ГЛАВА XV
ПРОРИЦАТЬ, НЕ ПОРИЦАЯ
— 1 —
Очутившись в благорасположении асилума, по-своему красноречивого и молчаливого, не очень близко к исходному поэтическому тексту наш рыцарь-неофит задумчиво процитировал по-русски:
— И нам молчание дается, как нам дается благодать…
Асилум в том же уютном интерьере винного подвальчика в сию же миллисекунду приглашающе отреагировал то ли на его слова, то ли на смятенные чувства своего симбионта появлением на ближайшем столике легитимной бутылки сухого испанского хереса и глубокой вазы с клубникой под взбитыми сливками.
Мало того, рядышком расположились точные дубликаты планшетного компьютера Филиппа и портативного модуля памяти, снабженного дактилоскопическим сканнером. Все исправно функционирует, как незамедлительно убедился авторизованный пользователь данной техники и продвинутых орденских технологий.
'Кушать подано… Науки юношей питают, эзотерически, ети их по кумполу на первое, второе и на десерт…'
Перво-наперво Филипп, отметил, как удлинилось оглавление в корневой директории. Да и дополняющих гиперссылок в знакомых учебных текстах неизмеримо прибавилось.
'Учись, неофит. Авось, рыцарем-зелотом станешь, ежели не сведут с ума отцы-милостивцы, братья наши старшие, ноогностики вкупе с отцами секулярами да учителями церкви христианской. Патристика, Господи Иисусе, как она есть, изнутри и снаружи…'
Желал он того или нет, чего он и сам порой не ведал, но Филипп Ирнеев всегда верил в Бога, чтобы понимать сверхрациональное и сверхъестественное. В этом стремлении он ощущал себя законным последователем гносеологии Святого Августина, епископа Гиппонского и Ансельма, архиепископа Кентерберийского.
Этих стародавних мыслителей, некоторых других теологов-метафизиков и схоластов он глубоко уважал. В то же время многих и многих поныне авторитетных апологетов устаревших воззрений минувших столетий довольно пренебрежительно рассматривал сверху вниз, с актуальных высот современной философско-религиозной мысли, вобравшей в себя откровения, прозрения, мыслительные достижения прошлого в познании всего и вся.
'А помимо того, судари мои, располагающей рациональной и сверхрациональной всеобъемлющей критикой старых заблуждений, ошибок, недомыслия, вызванных различного рода мирскими идолами и тотемами.'
Об идолах-кумирах в пещере уединенного человеческого ума, объектах неразумного поклонения его рода-племени, внимающего красивой риторике на площадях народных собраний, и политическим авторитетам, преуспевающим в театральной публичности, — в свое время замечательно и блестяще поведал сэр Френсис Бэкон.
'Разумеется, мой друг, если мы абстрагируемся от ограниченного эмпирического материализма доктрины естественной философии досточтимого лорда Бэкона', — припомнил рыцарь Филипп одно из замечаний прецептора Павла.
Как раз отсутствие конкретных и абстрактных материалистических предрассудков позволяло нашему герою с юных лет спокойно, целостно воспринимать любые несообразности и противоречия в традициях, обрядах, в катафатическом церковном предании. А положительная воцерквленность не мешала ему отрицательно и скептически относиться к догматике катафатической мирской интерпретации религиозности и символов веры, значительно разнящихся в христианских конфессиях.
Вот и теперь он многое отрицал, зато уж не помышлял порицать, осуждать верования тех, кто верит не так и по-другому, чем он. Потому как всякое еретическое недомыслие и приверженность естественным природным суевериям, лишь тогда становятся богомерзкой безусловно наказуемой ересью, коль скоро они по наущению Дьявола обретают мирское материальное приложение в человеческом бытии.
'Горе тем, кто богохульно совращает малых сих. Но не в словесности пустосвятов, не в их глаголании пустозвонном, но в делах сатанинских, в нечестии материально воплощенных да произведенных.'
В таком понимании книги, любую печатную продукцию Филипп парадоксально не относил к разряду материальных объектов. Так как там, где царят идеи, имеет место быть лишь идеальное, точнее, идеалистическое. О чем бы материальном ни ведутся речи в произведениях ума человеческого, запечатленных в коммуникативных знаках-символах.
Вот отчего Филиппа Ирнеева, будь он в данный конкретный момент харизматичным инквизитором или обыкновенным человеком из плоти и крови, нисколько не смутило подробное ознакомление со 'Сборником истинных изречений Христовых', достославного Папия Периодиста.
'Ага! Тот самый манускрипт сокровенных интервью и воспоминаний из первых уст в третьи руки…'
Немногие рукописные оригиналы этого труда, доселе способного потрясти устоявшуюся за века христианскую догматику и чувства приземленно верующих, нынче хранятся в самых запретных и недоступных местах библиотечных схронов дальних монастырей и в тайных книгохранилищах церковных иерархов некоторых конфессий, узнал Филипп из аннотации. Безразлично пожав плечами, он бегло просмотрел перечисление мест, куда спрятаны логии Христовы, изложенные в том непричесанном виде, в каком их запомнили и передавали современники Сына человеческого, их дети и внуки.
Столь же беспристрастно и безучастно инквизитор Филипп сейчас перелистывал, вчитывался в отдельные фрагменты многочисленных апокрифических версий, вариаций, списков моносюжетных синоптических евангелий, точно датируемых от последней четверти I века до первой трети второго столетия от Рождества Христова.
Не совпадая по существу излагаемых речей Мессии, значительно расходясь в хронологии событий, в бесчисленных противоречивых деталях и подробностях, евангелические повествования не могли выйти иными из-под пера не переписчиков, но изначально самих анонимных авторов.
Все они благонамеренно взяли себе апостольские духовные псевдонимы. Либо в смиренном самоуничижении прибегли к вымышленным именам никогда не существовавших учеников-эпигонов первозванных апостолов, оказавшихся недостойными того, чтобы их впоследствии именовали корифеями, учителями или отцами христианской церкви.
Все же инквизитор, отрешенный почти двумя тысячелетиями от предопределенно произошедшего в сумеречном прошлом на заре эры христианства, был далек от харизматической непримиримости, бескомпромиссно осуждая и не прощая тех стародавних грешников.
Не ему в данном апокрифическом случае отмщение. Не инквизитору воздавать им должное исправление и наказание. Коли в благовестные дела и помыслы духовные непостижимо рациональному человеческому уму и резонерствующему рассудку сверхъестественно вмешивается Божественное Провидение.
'Во имя спасения разумных душ праведных, верующих боговдохновенно, в душевной полноте, худородные невежды-апостолы не оставили какого-либо более-менее истинного литературного наследия. Грамотных людей они боялись, называли книжниками и писцами, вкладывая в сии нейтральные словеса бездну боязливого презрения.
Хуже того, первозванные скудоумцы и глупцы суеверно, подобно дикарям-примитивам, опасались тех грамотеев, кто благовестно записывал за ними. Их они безжалостно гнали прочь, убивали яко нечестивцев, вознамерившись-де похитить из их уст слово Божие.
Якобы оно монопольно принадлежит лишь первозванным. Исключительно изустно. И ни в малейшей степени в образе письменном и книжном…'
Такое чванливое квазибогословское невежество отчасти претило рыцарю Филиппу как преданному ученику прецептора Павла, неукоснительно проповедующему безграничное познание истинной мудрости, письменно и книжно закрепленной для потомков в прочтенных значениях символа веры. Причем совместными духовными усилиями харизматиков и секуляров. Как эктометрически, так и эзотерически.
