Стоял с петушиной осанкой, проходу не дав никому, как будто перед арестанткой, доверенной только ему. — А кто виноват? — мужики говорят. — Кто главный тут в праве и силе? — Пошто ни одну из монтажных бригад на главный свой фронт не пустили?! Пошто все фронты перекрыты подряд и наши доходы под снегом горят?! Нам стужа не студит каленые лбы... И, чистым снежком приодеты, сегодня молчат цеховые штабы, рабочей судьбы комитеты. Один комитет... Другой комитет... Куда ни пойдешь, а хозяев там нет. В то утро без трубного зова, тревогу душой ощутив, как будто он мобилизован, собрался партийный актив. Сошелся, по-штатски неслышный, на высший совет фронтовой под самой просторною крышей, в шатровый дворец цирковой. И что там, к добру или худу, говорено и решено, того беспартийному люду пока еще знать не дано. Словом, вышел для нашего брата нынче полный, бессрочный простой. И стоит, словно туча, крылатый, замороженный наш Домнострой... Только вдруг у крылечка столовой, издалече приметный на взгляд, увидали мы новый, тесовый, с трехметровым значеньем плакат. А на нем, как живой, без движенья, дюжий парень с разинутым ртом стал навстречу нам ростом саженьим, будто в лоб мой нацелясь перстом. Будто требуя спросом законным, строгой совестью точный ответ: «Стой, строитель! А техникой домны ты уже овладел или нет?» Кто-то вычитал скороговоркой: дескать, вечером, в шесть в аккурат, мистер Шпрот, консультант из Нью-Йорка, для рабочих читает доклад... День короткий, а времени мало — надо в баню и надо в кино. Только сердце всегда уступало, если домны касалось оно. В бездорожье, почти что не рада на ночь глядя терпеть маету, все же срочно решила бригада навести на себя красоту. Отскреблась от бетона и глины, каждый сам прифрантился, как мог. Апельсиновый блеск гуталина не зажег моих драных сапог. Первой вьюгой бесилась погода, снежный путь становя на дыбы. И застряла бригада у входа, вся, как в мыле, от жаркой ходьбы. Лучше было сидеть бы нам дома... Только вижу: по списку, с листа вызываются члены цехкома, за столом занимают места. И шепнул я: «За мною, ребятки!» Сам пробился. Повел и повел... Прямо с ходу, по залу, к раздатке, на свободное место, за стол. Сел у края, совсем задыхаясь. Отдышался. Гляжу. А правей — вся в шелку, проморенном духами, чистокровная дама червей. Глаз сиинцовый, а бровь — ровно с нитку, медным жиром горят волоса, и лежит на плечах вперекидку, скаля зубы в лицо мне, лиса. И сейчас же, как яблочко красный, услыхал я, как будто в упрек: — Молодой человек, как ужасно пахнет ваксой от ваших сапог!.. Но, звеня в колокольчик по чину, председатель собранья встает и выводит к трибуне мужчину, дескать, вот вам и сам мистер Шпрот — главный спец по литейным заводам, как спаситель, явившийся к нам, с русским, самым рабочим народом хочет сам толковать по душам. Как ударили все мы в ладоши, в сотни битых, с мозолями, рук: ты хоть мистер, но, видно, хороший,
