раз ты с нами — так, стало быть, друг. Как один, поднялись для привета, оказали великую честь... На! Учи, помогай нам, советуй! Разгляди нас, какие мы есть! Трижды руки сцепив и раскинув, мистер кланялся, счастлив и рад. Трижды перстнем звенел по графину и кричал нам: — Руссия! Ол райт!.. И когда отошло успокоясь, сердце с сердцем забилося в лад, глянул мистер в то сердце людское, руки вскинул и начал доклад. То — назад, оседая на пятках, то — на цыпках подавшись вперед, говорил никому не понятно, но сильно говорил мистер Шпрот. Будто вновь со столба по соседству в ту трубу заработал опять первый радиоголос из детства: звук железный, а слов не понять... Но, поставив последний крючочек в свой с червонным обрезом блокнот, встала сбоку мадам переводчик, как машина, начав перевод: «Мистер Шпрот потрясен и растроган, лично видя, как трудно живет богатырь, но покинутый богом, черный труженик — русский народ...» Тут я даже чихнул втихомолку: «Верно, мистер! А бог-то при чем? Видно, ты, брат, не нашего толку, не по-нашему жизни учен!» Ну, а речи ведут по порядку: мистер — дама, и всяк в свой черед. Мистер нам загадает загадку, дама ключик к разгадке дает. Даже малость вокруг посветлело, вширь и ввысь подраздался барак. И по технике самого дела мистер Шпрот нам докладывал так: домна-уникум нравом упряма, столь ей надобно средств и ума, так что даже Америка-мама чуть не плачет с той дочкой сама. Так ведь это царица прогресса, всё у ней на особый манер: каждый мастер — по классу профессор, а любой горновой — инженер. Что ж ты хочешь, касатка Россия, с нищетою бросаясь в бои, или технику лбами осилят голорукие слуги твои? Кто из слуг твоих встанет у горнов на премудрых и страшных печах? Кто из слуг твоих схватит за горло катастрофу, аварию, крах! И, вздохнув умилительно сладко, аж в словах зажурчала слеза, мистер нас оглядел и заплакал, рукавом утирая глаза. Плакал мистер не меньше минуты от щедрот христианской любви, что раздеты, Россия, разуты, не накормлены люди твои!.. Мы отчаянно сдвинули брови, зуд смешинок во рту заглушив, дескать, плачь, дорогой, на здоровье, да про нас языком не греши... Знать, порвались сердечные струнки: на носочках взметнувшись рывком, грохнул Шпрот по фанерной трибунке костоломным своим кулаком. То ли вправду посланником бога грозный мистер поблазнился ей, словно ноту, торжественно-строго, огласила нам дама червей: — Мистер Шпрот возмущен беспардонным своеволием русских коллег, что монтируют первую домну, словно варвары, в холод и снег. И отныне до самого лета консультант-металлург мистер Шпрот налагает сезонное вето на объекты монтажных работ... «Вето»! Ишь ты, каков острослов! Тоже шпилька для наших голов. Мы глазели с открытыми ртами, в суть, как в муть, проникая не вдруг. И стоял, подбочась, перед нами будто впрямь господин наших рук, сытый, сбитый из жира да сдобы, на фанеру осев животом, этот Шпрот, побуревший от злобы, сразу ставший заморским китом. То простой, то чуток простоватый, весь наш брат, переполнивший зал, здесь по кровным рабочим утратам иностранный язык постигал.
