стоило.
Такой оборот озадачил Хопра, и он некоторое время молчал, думал. Наконец спросил:
— А если мент?
— Что — мент?
— Если мент подстрелит. На деле. На хазу меня потащишь или сдашь?
— Раненому нужен врач, а не мент.
Объяснение, похоже, удовлетворило Хопра, и он переменил тему.
— Откуда ты такой добренький?
— Из леса, вестимо, — усмехнулся Сизов.
— Из какого леса?
— Который вокруг.
— Лесник, что ли? — заинтересованно спросил Хопер.
— Геолог. Полжизни по этим лесам шастал.
— Золото искал?
Сообразив, что этот бородач может сказать что-то интересное, Хопер ткнул кулаком в бок сидевшего рядом шестерку.
— Хиляй отседа.
И приглашающе показал рукой на освободившееся место.
— Почему золото? Тут всего много, — ответил Сизов, не пошевелившись.
— А чего еще?
— Железо, медь, олово…
Зэки, сидевшие рядом и заинтересованно слушавшие перепалку, захохотали.
— Зря смеетесь, — серьезно сказал Сизов. — Земли тут богатейшие. Воровская власть не всегда будет. И тогда на этом самом месте, — он обвел рукой вокруг себя, — город встанет. Магазины, школы, детские сады…
— И пожарная вышка будет? — засмеялся кто-то в темноте барака.
— Конечно.
— И трамвай?
— Тоже будет.
— А тюрьма?
— Будет…
Опять дружно заржали вокруг. Сказанное воспринималось как сказка, но она, похоже, всем нравилась.
— Складно поешь, — сказал Хопер. — Только треп все это. Тайга она и есть тайга, сегодня, и завтра, и во веки веков.
— Не треп. Мне здесь каждая сопка — сестра родная.
— Ага. А каждый вертухай, значит, — братец родимый? Это мы уже знаем.
И опять смех. Разный. Раздраженно-злой и добродушно — умильный. Хопер недобро ухмылялся. Длинный парень, которого так и звали — Паря, ржал открыто и громко, как застоявшийся жеребец. Коротконогий увалень с бычьей шеей и типичной бандитской, перекошенной шрамом мордой смеялся высокомерными короткими «хе-хе» и смотрел так, словно хотел сказать: 'Не выпендривайся, все мы тут одинаковые, никому не нужные, забытые Богом и человеком сволочи'. Обычный русоволосый мужик, по кличке Рыжий, потому что любимым его словечком, которое он с особым смаком повторял к делу и без дела, было — «рыжевье», сказал:
— Ври, да не завирайся. Вот лес вырубим, и будут здесь одни пни…
— Как бы не так! — перебил его Сизов. — Когда железо и уголь рядом лежат, знаешь, что бывает?
— Знаю. Тогда пригоняют нас, зэков.
— Вы тут — птицы перелетные. Потюкали, поклевали и в сторону.
— А ты? — спросил Хопер.
— Я? — Сизов судорожно вздохнул, словно собирался выпалить что-то важное, но остыл и сказал загадочное: — У меня тут свои интересы.
— У всех свои…
— Да он же выпендривается, сука!
Рыжий вскинулся медведем, черный, набычившийся, с опущенными до колен руками, надвинулся на Сизова. Но тут ему в грудь ударилось жестяное ведро. От неожиданности он схватил его обеими руками, прижал к животу.
— Сходи поостынь, — сказал Хопер. — Заодно воды принесешь.
— Я?! — свирепо выкрикнул Рыжий.
— Ты, ты, — ласково, как маленькому, сказал Хопер и повел взглядом, словно приглашая собравшихся поддержать его.
Зэки открыто ухмылялись, каждый считал справедливым такое решение, поскольку оно относилось не к нему, а к другому. Речка текла за стеной барака, но здесь она была грязная, взбаламученная, и за чистой водой идти не близко.
Рыжий вышел, хлопнув дверью. Был вечер. Закатное солнце полыхало на склонах сопок, а небо над ними было все такое же, бледно-лиловое, холодное.
Он шагал по берегу и озлобленно пинал все, что попадалось под ноги. У коряжины, выбеленной дождями, судорожно вскинувшей тонкие, как руки дистрофиков, сучья, навстречу ему вывернулась черная собачонка вольных, живших неподалеку в таком же, как у зэков, бараке. Собачонка визгливо залаяла, и Рыжий поднял ногу, чтобы поддеть ее, пинком отбросить в речку. Но вдруг передумал, опустил ногу, сказал примирительно:
— Живи покедова.
И пнул камень, лежавший у воды. Удар пришелся косо. Камень крутанулся, цокнулся о другой, лежавший рядом, раскололся на две половинки, меньшая часть отлетела на середину речки, а большая тяжело упала в воду возле берега. Рыжий выругался, попрыгал на одной ноге. Удар был таким, словно он, не рассчитав, пнул глыбину величиной с голову.
Так, припадая на ногу, он и пошел по берегу. Но вдруг повернулся, кинулся к тому месту, куда упал камень: таким тяжелым не мог быть простой булыжник, это, как ему сразу подумалось, не иначе — золото.
Он лихорадочно шарил руками, выхватывал из воды камни, отбрасывал и шепотом, словно боялся, что его могут услышать, ругался. В голове крутились слышанные когда-то рассказы о зэках, которым выпадало счастье найти золотой самородок. Тогда срок сразу слетал чуть ли не наполовину.
— Что ты там делаешь? — услышал он и от неожиданности сел в воду.
Барака отсюда не было видно, только тропу. А на тропе стоял этот бородач геолог, удивленно смотрел на Рыжего.
— Искупаться решил?
— А тебе чего?
— Мне-то ничего, а вот ты гляди. Схватит поясницу или еще что, быстро в доходяги выйдешь.
— Пош-шел! — зло прошипел Рыжий.
Сизов помолчал, размышляя над причиной такой внезапной ненависти, потом сказал насмешливо:
— Смотри, не заплывай далеко.
И повернулся, неторопливо пошагал по тропе к воротам, возле которых громоздилась изба, рубленная из толстенных лиственниц. В этой избе находилось начальство.
— Куда направился? — крикнул Рыжий, вылезая из воды.
— В контору. Вызывают зачем-то.
— Сексотничать?
— Дурак ты, братец, — сказал Сизов, обернувшись.
— А я вот догоню…
