опустились на его спину, подтянули к себе, дернули когтями снизу вверх, задирая куртку, из-под которой вдруг фонтаном брызнула кровь, ослепительно алая на белой обнаженной коже.
Зэки стояли, оцепенев от ужаса, смотрели, как крючковатые когти кромсали обмякшее тело, и не было у них сил ни бежать, ни кричать.
Опомнившись, Сизов сдернул с носилок брезент, парусом вскинул его над головой и заорал так, что Красюк вздрогнул: хилый мужик, а такой голосище!
Медведь бросил Беклемишева, тело которого тут же, странно сложившись, рухнуло на землю, повернул голову и злобно рявкнул. Красюк, а за ним и Сизов, не помня себя, кинулись в кусты. Ветки хлестали по лицам, острые сучья рвали одежду. Они падали, вскакивали, снова бежали, словно чуяли за собой страшный шум погони.
Первым опомнился Сизов. Остановился, прислушался и ничего не услышал, кроме своего частого хриплого дыхания да хруста веток в той стороне, куда убегал Красюк.
— Эй, стой! — крикнул он. — Медведя-то нету!
Слепой страх прошел, и Сизову стало стыдно. 'Отвык, отвык от тайги, подумал он. — От раненого медведя разве убежишь? А терять голову распоследнее дело'.
Красюк подошел, настороженно оглядываясь.
— А если он… за нами?
— Если бы догонял, то уж догнал бы, будь уверен.
— Он что же, конвоира жрет?
— В эту пору медведи сытые. Да и не слыхал я, чтобы они людей ели. Не бывало такого.
— Чего же накинулся?
— Ранили его. А раненый зверь страшен.
— Чего же этот дурак стрелял?
— С перепугу, наверное. А может, охотничий азарт. Увидел медведя, как не стрельнуть? Забыл, что если уж бить, то наверняка. И оружие надо иметь хорошее. А Беклемишев свой карабин, может, год не чистил. Ну, пошли.
— Куда?
— Посмотрим. Может, живой он.
— А медведь?
— Нету медведя, сколько тебе говорить?
— А если я не пойду?
— Не бойся, я же знаю.
— А если я в другую сторону?
— В бега, что ли, нацелился?
— А что?
— Пропадешь. Надо знать тайгу.
— А ты знаешь?
— Знаю.
— Так давай вместе.
— Куда же ты собрался?
— Есть одно местечко.
Сизов засмеялся.
— Тепленькое?
— Да уж будь уверен. На жизнь хватит. И не на какую-нибудь.
— У тебя где-то клад зарыт?
— Больно ты догадливый, — насторожился Красюк.
— Знакомая песня. Каждый на свою заначку молится. А там всего-то шмотки ворованные полусгнившие.
— Я же говорил: не вор я.
— Хватит шары гнать, пошли быстрей. Может, он кровью истекает.
— Hе пойду.
— Ну, как знаешь. А я человека в беде не могу бросить, даже конвоира.
Он пошел назад с такой решимостью, что Красюк, только что собиравшийся силой удержать Мухомора, поплелся следом.
Беклемишев был жив. Отжимался на руках, пытаясь встать, выгибая окровавленную спину, на которой уже слоем сидели комары, но руки подламывались, и он падал лицом в примятую траву. Увидев своих подопечных, настороженно подходивших к нему, вывернул голову и тихо выдохнул с незнакомой, никогда не слышанной от него просительной интонацией:
— Мужики-и!..
И обмяк, потеряв сознание.
Сизов рывком опрокинул носилки, сбросив с них все на землю, подтащил к раненому и махнул рукой Красюку, чтобы помогал.
— Тащить его, что ли? — удивился Красюк.
— А как иначе?! — закричал Сизов совсем не своим, а каким-то зычным, командирским голосом.
— Пойдем да скажем. Пускай хозяин лошадь дает.
— Некогда ходить. Клади его.
Носилки были длинные, но все равно раненый весь на них не укладывался. Пришлось положить его на бок, подогнув ноги и прихватив веревкой, чтобы не сваливался. Сизов натянул куртку на окровавленную спину и еще прижал брезентом, чтобы унять кровь.
— Вот смеху-то! — ворчал Красюк, берясь за ручки носилок. — Сами своего вертухая приволокем. Такого ни в одном лагере не бывало.
Сизов молчал. Беклемишев оказался тяжеленным, а нести было не близко. Праздная болтовня сбивала дыхание.
И Красюк тоже молчал. Он мысленно материл себя за то, что поперся за Мухомором, а не рванул в тайгу. Такой случай! Будет ли другой-то?
А рвать ему отсюда надо обязательно. Пару дней назад прищучил его Хопер за бараком и напрямую выложил: точи, мол, копыта, пока не пришили. Малява, мол, пришла, в которой прямо указано на Красюка по кличке Красавчик, будто брус он легавый, заложил, сука, знатного вора. Он пытался доказывать: ошибка, дескать, никого не мог заложить, поскольку сел полтора месяца назад. А Хопер свое: сваливай, пока на правеж не поставили, там признаешься…
Бежать. Об этом Красюк и сам подумывал. Да ведь лучше затаиться, а уж потом, отсидев свое и освободившись, купить ружьишко и — будто на охоту в тайгу. Но раз такое дело… От этих блатарей не отговоришься. Сначала зарежут и лишь потом будут соображать за что. А то и не будут…
Не-ет, надо драпать. Благо есть куда. С золотишком-то можно от любой вины откупиться.
Он все ругал себя и все шел как заведенный, не решаясь кинуться в тайгу так вот с бухты-барахты, не приготовившись…
— Ну-ка, фраеры, отбахайте еще раз вашу сказку?
Старшой по кличке Хопер приглашающе улыбался одними губами, но все знали цену этой улыбки и помалкивали. Хопер не был ни законным паханом, ни лагерным бугром, так — барачный авторитет, и брал не силой, не злобой блатаря, а змеиным взглядом своих пустых глаз, которого почему-то все побаивались.
— Ну, чего заткнулись? Давай ты, Красавчик, пой, как вертухая спасали.
— Это все Мухомор! — взвился Красюк.
— Ему одному этого борова не дотащить.
— Дурак ты, Юрка, — сказал Сизов. — Чего оправдываешься? — И, всем телом повернулся к старшому, произнес с выражением, растягивая слова: — Мы че-ло-века спасали.
— Дракона!
— Человека. Раненого. Если тебя медведь в тайге задерет, мы и тебя вынесем, чего бы это нам ни
