Он постоял, посмотрел на зайцев и пошел собирать брошенные в грязь вещи.
Сопки, еще утром бывшие неописуемо красивыми, теперь словно бы съежились, возвышались оплывшими куполами. Еще утром они прикрывали одна другую, сливаясь в общем зеленом море, теперь же стояли отчужденные одна от другой, и даль была открыта взору, задымленная черная даль…
Чумбока вел себя странно. Отошел в сторону и замер, подняв голову, то ли вглядываясь в затянутое дымкой небо, то ли прислушиваясь к чему-то. Постояв, он обошел Сизова и Красюка, обессиленно сидевших на обгорелых кочках, пошел в другую сторону и застыл там в той же напряженной позе.
— Человека кричала, — наконец объяснил он. — Слухай, слухай…
Сизов прислушался, точно так же подняв голову. Тишина, казалось, была полная, только шелестел ветер в обгорелых кустах да с той стороны, куда ушел шквал огня, доносился отдаленный шорох, похожий на шум дождя.
— Ничего не слышу.
— Раньше кричала, когда была огня.
— Мало ли кто мог кричать. Косуля, например. В огне-то и медведь заревет.
— Человека кричала, человека, — раздраженно ответил Чумбока, поворачиваясь из стороны в сторону. — Где? Тама? — показал он на черную стену леса.
— Не знаю, я ничего не слышал. Может, ты? — повернулся Сизов к Красюку.
— Мы же в болоте лежали. Уши мхом забиты.
— Тама! — уверенно определил Чумбока. И, подхватив карабин, пошел к лесу, словно туманом затянутому остывающим прозрачным дымом.
— Погоди, я с тобой, — крикнул Сизов.
Чумбока оглянулся, сердито отмахнулся рукой.
— Иди нет! Ваша костра нада.
После пережитой пытки огнем разжигать костер казалось нелепостью.
— Ночь будет, дождя будет, холодно будет, — снова прокричал Чумбока и скрылся за прореженным частоколом деревьев.
К удивлению Сизова, не сгоревшего сухостоя в лесу оказалось предостаточно. Они с Красюком быстро натаскали большую кучу хвороста, разожгли костер. Принесли с болота по большой охапке мха и обессиленно повалились на него, будто свершили бог знает какую тяжелую работу.
Чувствовал себя Сизов гораздо лучше, чем вчера: прокатившийся огненный вал основательно прогрел его, прогнал простуду. Оставалась только слабость. Но он знал: слабость пройдет, если хорошенько поспать.
Сейчас, в ожидании Чумбоки, уснуть не удавалось: мешал острый запах гари. Разговаривать с Красюком ни о чем не хотелось. И он лежал с открытыми глазами, глядел в темнеющее небо и безвольно следил, как сами собой ворочаются в голове мысли.
Думалось о том, что теперь, хочешь не хочешь, им с Красюком придется возвращаться на вахту к Дубову, что срок им, конечно, добавят, но, может, не такой уж большой, если самим вернуться, а не дожидаться, когда изловят… Но прежде надо наведаться в Никшу, навестить Татьяну Ивакину, сообщить ей, геологу, о касситерите, найденном у Долгого озера. Пусть именно она заявит о месторождении, пусть это будет последним Сашиным открытием… Оттуда же, из Никши, можно будет позвонить Плонскому. В поселке горный комбинат, там всегда была хорошая связь с райцентром. Пускай прокуратура сама ловит Хопра, унесшего золото…
Что-то тяжелое упало на землю, взметнув пыль, и Сизов очнулся. Было темно. Возле догорающего костра стоял Чумбока, смотрел в огонь. Красюк, свернувшись, спал неподалеку, громко храпел.
— Нашел? — спросил Сизов, вставая. Он, заснувший, чувствовал себя неловко перед неутомимым нанайцем.
— Моя найди, — устало сказал Чумбока и принялся подкладывать сучья в костер.
— Что это было?
— Человека была. Совсем мертвая.
— Какой человек? Откуда?
— Злая росомаха. Бандита. — Палкой, которую собирался положить в костер, Чумбока показал на Красюка. — Стреляла его.
— Хопер? Это же Хопер стрелял. Он умер?
— Умерла, умерла. Дыма много, дышать не моги, тама лежи.
— А где его ружье? — Сизову все не верилось, что это именно Хопер. Ты не принес?
— Не нада бери, — назидательным тоном сказал Чумбока.
И Сизов понял: действительно, не надо. В Никше спросят: чье ружье? Хопра? А где Хопер? Умер?.. Сам?.. Или помогли?.. Поди докажи.
— А… золото?..
Чумбока ткнул рукой себе под ноги, и Сизов только теперь разглядел валявшийся на земле вещмешок. Осторожно, словно это был раненый зверь, подошел к нему, поднял. Мешок был тяжелый, одной рукой не удержать.
И тут, словно почувствовав, о чем речь, зашевелился Красюк. Увидел вещмешок в руках у Сизова, вскочил на ноги.
— Это же мой сидор! Видишь, пестрый, из камуфляжки? Тот самый, что Хопер унес…
Он попытался схватить вещмешок, но Сизов отвел его руку в сторону.
— А где Хопер? — Красюк испуганно заоглядывался. И уставился на Чумбоку, догадавшись, в чем дело. — Ты его нашел?.. Убил?..
— Дурак ты, Юрка, — сказал Сизов. — Задохнулся он. Дымом. Не выбрался из пожара.
— Точно?
— Так Аким говорит. А я ему верю. Живого он притащил бы сюда.
— Зачем? — испуганно воскликнул Красюк.
— Так уж он устроен.
— А рыжевье, значит, принес? Ну, молодец!..
Красюк боком, словно опасался, что его оттолкнут, обошел Сизова, присел над вещмешком, торопливо начал развязывать туго стянутые лямки. Руки у него дрожали, пальцы срывались с узла. Тогда он вцепился в узел зубами. Развязал, и выхватил сверток, упакованный в полиэтилен.
— Оно! — сказал с придыхом. Обессиленно сел на землю и повторил, лыбясь во весь рот: — Оно самое… Теперь поделим…
— Об этом надо Акима спросить, — сказал Сизов.
— Чего это?!. Мое ведь…
— Было твое. Но ты его отдал Хопру.
— Он сам…
— А теперь это нашел Аким. Ему и решать.
— Ладно. На троих поделим.
Он зло посмотрел на Чумбоку, но тот не обернулся, занятый костром.
— Утром разберемся, — сказал Сизов.
Красюк помолчал, покачивая на руке тяжелый сверток, и сунул его обратно в вещмешок.
— Ладно, утром поделим.
— Юра, не теряй головы. Это же не манная крупа — на глазок-то делить.
— Тогда я его сам понесу.
Сизов засмеялся.
— Все двадцать килограммов? С раненой рукой? Нам ведь далеко идти.
— Тогда один пакет возьмешь ты, а другой пусть будет у меня.
— Как скажет Аким.
— Аким, Аким! — разозлился Красюк. — Да ему рыжевье до лампочки. Верно? — повернулся он к Чумбоке.
— Верно, верно, — закивал Чумбока. И добавил замысловатое: — Моя деньга бери хорошо, чужая
