деньга бери нет.
И он принялся раскладывать на земле оленью шкуру, которую достал из своей громадной торбы.
— Нада спи…
Тихая глухая ночь обволакивала землю стойким запахом гари. На западе розовели низкие тучи, подсвеченные уходящим пожаром. Там волчьими глазами вспыхивали огоньки: пламя взбиралось по склону отдаленной сопки. А вокруг костра стеной стояла напроглядная тьма, не полная ночных шорохов, как обычно в тайге, а совершенно безмолвная, могильная.
Казалось бы, только и спать в такую ночь. Но Сизов, как ни старался, уснуть не мог. В голове вертелись странные мысли о высшей справедливости, которая все-таки существует и в конечном счете наказывает зло. И думалось о непомерной чуткости людей, живущих в согласии с природой. Было совершенно непонятно, когда и как Чумбока услышал крик в горящем лесу. Все вокруг трещало и гудело. Лежа под навесом, зажимая голову охапками сырого мха, он, Сизов, не слышал ничего, кроме стука своего сердца. Потому что был занят только собой. А Чумбока и в такую минуту оставался словно бы частью этого леса, страдающего, но живого…
— Иваныч, спишь? — услышал он тихий шепот. Красюку тоже не давали уснуть свои думы. — Ты чего будешь делать с рыжевьем-то?
— Я тебе говорил: сдам, — помолчав, ответил Сизов.
— Ты чего, в самом деле веришь, что оно достанется государству?
— А то кому?
— Да кому угодно. Тоннами золото у государства растаскивают, и хоть бы хны.
— По акту сдам.
— Акты тоже пропадают.
Сизов и сам боялся того же. Но ему непременно надо было откупиться, чтобы, как обещал Плонский, поскорей освободиться и довести до конца начатую с Сашей разведку у Долгого озера. Теперь он знает: касситерит там есть. Но теперь знает еще и о золотом ручье…
— Чумбока свою долю тоже, всего скорей, сдаст. И тебе бы тоже…
— Чего ж мы тут загибались?
— А можно сделать так, что ты один все сдашь. Придешь, заявишь: не мог-де, стерпеть обвинения в краже золота и бежал потому, что хотел найти пропавшее, снять с себя подозрение…
Красюк промолчал. Встал и так же, ничего не говоря, принялся подкладывать в костер ветки. Наконец сказал:
— А потом? Кому я нужен на воле с пустым карманом да с судимостью?
— Судимостью нынче никого не удивишь…
— Так ведь такой лафы больше не подвернется.
Он со злостью бросил в костер палку, которой ворошил угли, снова улегся.
— Что-нибудь придумаем, — сказал Сизов.
— За нас все продумано.
— Все, да не все. Спи пока. Завтра поговорим.
Красюк матерно выругался.
— Уснешь тут. Сперва душу вынет, а потом — спи…
— Спи, спи, — ласково, как ребенку, сказал Сизов. — Утро вечера мудренее.
На рассвете пошел дождь. Чумбока учуял его еще до того, как упали первые капли, разбудил Сизова и Красюка, заставил их сесть спина к спине, сам сел и накинул на головы оленью шкуру.
Дождь был сильный, но недолгий, не погасил костер.
— Куда иди, капитана? — спросил Чумбока, когда они встали, размялись после неудобного сидения.
— Мы — в Никшу. Пойдешь с нами?
— Пойдешь, пойдешь. Патрона нада, кухлянка нада…
— Чего ты за меня решаешь? — внезапно обиделся Красюк.
— А тебе больше некуда идти.
— Все равно спросил бы…
Сизов засмеялся.
— Экие мы гордые.
— Не гордые, а все равно нечего за меня командовать.
— Вот тебе раз. А я думал: тайга тебя кое-чему научила. Собирался дело предложить.
— Какое дело? Что ночью говорил?
— То само собой…
— Ну?
— Я еще подумаю, годишься ли. И ты тоже подумай.
— О чем?
— О будущем. О чем еще?
— Начал, так уж давай продолжай.
— Сейчас идти надо. Потом поговорим.
Весь этот день пробирались они по остывающей гари. Лишь к вечеру, перейдя широкое каменистое русло мелководной речушки, оказались в зеленом лесу, не задетом черным крылом пожара. Сизов чувствовал себя совсем здоровым: парилка пошла на пользу.
На следующую ночь наломали для подстилки ароматных веток пихты. У Чумбоки в торбе нашлось по куску прокопченного мяса. Для заварки чая сушеная трава тоже нашлась. Насытившись, разлеглись на мягких ветках. И тут Красюк спросил:
— О каком деле говорил-то?
— О старательстве.
— По тайге мотаться?!
Красюк даже привстал от негодования.
— Старательство — это не только поиски золота, но и добыча.
— Было бы где добывать.
— Я знаю одно место.
— А может, там нет ничего.
Сизов достал из кармана небольшой узелок, развязал.
— Это, по-твоему, ничего?
На тряпице поблескивали три самородка — два размером с ноготь, а один большой, почти с наручные часы.
— Откуда? — выдохнул Красюк.
— Оттуда. Вот я тебе и предлагаю: сдавай золото, освобождайся и… сколачиваем артель. Я, ты, Аким… — Сизов обернулся к Чумбоке. — Ты как, согласен?
Чумбока взял крупный самородок, осмотрел его со всех сторон, понюхал, попробовал на зуб и положил обратно.
— Моя охотника.
— Хороший охотник при артели — то, что надо.
Чумбока вздохнул, ничего не ответил, потянул на голову оленью шкуру.
— Ну, чего молчишь? Пойдешь в артель?
— Моя думай, — глухо ответил Чумбока.
— А ты как? — повернулся Сизов в Красюку.
— Моя тоже думай, — засмеялся тот.
— Ну, думайте. А я спать буду. — Он резко повернулся на бок, зашуршав ветками пихтовой подстилки, выругался. — Другие бы прыгали от радости, а они думают. Мыслители… Впрочем, думайте, идти еще далеко.
Он прислушался, ожидая ответа. Чумбока тихонько похрапывал. Что с него взять? Человек не от мира сего. Но молчал и Красюк, и это удивляло.
Сизов решил до самой Никши больше не заговаривать на эту тему. Пускай сами соображают. С этой
