— Да какие уж тут шутки! Но я рад, что просчеты наши стали видней, Илья Михайлович. А значит, легче их будет исправлять. Это сейчас очень важно.
Некоторое время шли молча.
— А может, общего разбора делать не следует, товарищ генерал? — нерешительно предложил Жигарев.
Мельников пристально посмотрел на спутника.
— Почему не следует?
— Не сгущать чтобы черные краски... Пусть в подразделениях обсудят, проработают кого надо. И мы, конечно, участие примем.
— Значит, предлагаете стушевать эти самые «черные краски»? И это после разговора на партийном бюро управления? Странная для коммуниста позиция. Ну нет, разбор сделаем, как запланировано, товарищ полковник.
На дне балки было тихо и прохладно. Усталые, с запыленными лицами, люди сидели на пожухлой траве в ожидании начальства. Перед ними к двум молодым дубкам была прикреплена схема с тактической обстановкой учений.
Внезапно тишину нарушил строгий голос Жигарева:
— Товарищи офицеры!..
Все быстро, почти одновременно, встали, но тут же, услышав слова комдива: «Сидите, товарищи», опять опустились на траву.
— Вы знаете, товарищи офицеры, — неторопливо начал Мельников, — если человек долго живет в одном доме, он привыкает к нему, привыкает к расставленной в нем мебели. И если кто-то вдруг переставит мебель, человек сразу ощутит это, почувствует неловкость. Примерно то же получилось и у нас на учениях. Обычные, предусмотренные планом действия мы решили объединить, усложнить, придать им форму, более близкую к требованиям современного боя. — Его глаза напряженно прищурились. — И тут мы сразу почувствовали неудобство. Больше того — мы начали нервничать, спотыкаться. А теперь, чтобы как-то скрыть свое замешательство, кое-кто начинает с серьезным видом оправдываться: «А что же вы хотите, если весь ход учений был построен на сплошных экспериментах и первоначальный план оказался сломанным в первые же часы учебных действий». Ну и что же? Разве план — догма? Учтите, товарищи, к учениям мы готовились ежедневно, ежечасно, и никакие изменения в плане смущать нас не должны. Больше того, такие коррективы должны стать строгой и неуклонной нормой в боевой учебе каждого подразделения, каждого офицера и солдата.
Жигарев, сидевший неподалеку от комдива, завозился, будто ужаленный. Он рассчитывал, что генерал непременно скажет: «Да, товарищи, мы действительно зря поторопились с этой тактической игрой. Очень даже зря». А тут...
А Мельников между тем продолжал:
— Раньше мы по какому-то неписаному правилу предполагаемый ракетный удар наносили по «противнику» в самом начале наступления. Заранее готовили укрытия, точно рассчитывали весь ход последующих действий. Да и ракетчиков не очень-то беспокоили. А вернее сказать, не умели беспокоить. Выйдут они на позицию, сделают расчеты, доложат. Вот, пожалуй, и все. На этот же раз ракетный удар мы нанесли в ходе наступления. — Он повернулся к схеме и обвел место нанесения удара указкой. — И сразу все осложнилось. Укрываться войскам пришлось уже не в заранее подготовленных убежищах, а в складках местности, в окопах. И вот здесь-то... — Мельников поднял указательный палец. — Здесь даже небольшая задержка батальона Лучникова с выходом к водному рубежу дала себя знать. А ракетчики оказались плохо подготовленными к самообороне. Так ведь, товарищ майор?
— Отчасти так, товарищ генерал, — ответил быстро поднявшийся с травы Жогин.
— Почему отчасти?
— А потому, наверно, что давались слишком усложненные вводные, без учета подготовки наших солдат: дескать, покрутитесь, голубчики, на раскаленных уголечках.
— Верно вы заметили — усложненные! — сказал Мельников. — Но ведь настоящий бой без усложнений не бывает...
— Согласен. Но солдаты недоумевают: с них спрашивают то, чему еще не научили.
«Эге, значит, скидки в оценках захотел! — возмущенно подумал Жигарев. — Но у меня с ракетчиками тоже разговор будет не из веселых. Что это такое — сами сидят у пультов, а их автоматы лежат в кабинах. Налетайте, десантники, и берите все расчеты голыми руками. Безобразие!» Он вытащил из кармана блокнот и стал торопливо просматривать замечания, сделанные им у ракетчиков, но тут же оторвался от записей и посмотрел на вытянувшегося во весь свой атлетический рост Горчакова, когда к тому обратился Мельников.
— У вас, подполковник, хроническая болезнь, — распекал комдив Горчакова. — Ну что это? Два орудийных расчета застряли в песках! Им нужно быть на новых позициях, а они, сироты казанские, разыскивают дивизион...
Горчаков попытался было что-то объяснить, но Мельников строго остановил его:
— Не оправдывайтесь, товарищ подполковник. Ошибки нужно исправлять. Что же касается оснащения полка более эффективным вооружением... Ваше право писать, вносить конкретные предложения. А пустые разглагольствования нам не нужны...
«Вот это правильно, — не без злорадства подумал Жигарев, — с болтовней нужно кончать. А насчет предложений — вообще намек ненужный. Это опять повод для болтовни. Так вот и будем то и дело разводить дискуссии. А начальник штаба разбирайся потом, кто прав и кто виноват».
Подводя итог, Мельников сказал:
— Эти учения преподали всем офицерам, солдатам очень полезный урок. Так что давайте считать, товарищи офицеры, что мы с вами сделали первую попытку выйти на новый рубеж в боевой подготовке.
«Ишь ведь куда подвел, — возмутился Жигарев, — будто без Авдеева все мы тут были слепыми щенками, несмышленышами. Какой нелепый вывод!» У него нервно задергались губы, и он долго не мог успокоиться.
Глава восьмая
1
С учений Авдеев возвращался уже в середине дня. Дежурный лейтенант подбежал к остановившейся перед штабом машине и, не дождавшись, когда командир полка выберется из нее, доложил, что два часа назад приехала из Новосибирска его жена.
— Приехала?.. Марина?.. — удивился Авдеев. — И где же она?
— Ожидает в штабе, в вашем кабинете, — ответил дежурный.
— Спасибо, лейтенант, за приятную новость. Спасибо.
«Ах, Марина, Марина! Ну что стоило дать телеграмму? Встретил бы честь по чести. Не смог сам, послал бы кого-нибудь», — подумал Авдеев, стремительно входя в кабинет.
— Здравствуй! — Увидев жену, он протянул к ней обе руки. — Извини, что так вышло. Я ведь не знал...
— Интересно! — Длинные Маринины брови поднялись крутыми дугами. — Ты же написал мне: приезжай немедленно, ожидаю.
— Но я думал, ты телеграмму пришлешь...
