— Так это меня и волнует больше всего, Андрей Николаевич.
Забелин смешливо скривил губы:
— Странно.
— Ничего странного. Во всяком случае, в течение зимы жена могла бы к нему приехать.
— А вот это верно, приехать могла бы. Я, кстати, говорил ему, но... — Забелин поднялся, прошелся по кабинету, раздумывая, и остановился против Осадчего. — Знаете что, Артемий Сергеевич. Не стоит пока об этом. Раз молчит человек, значит, не горит.
— Но почему молчит?
— Нет, нет, Артемий Сергеевич, — решительно сказал Забелин. — Вот насчет звания помочь ему нужно. А с семьей сам уладит. Так что в пожарников играть не будем. Не люблю.
— Играть и не нужно, — сказал Осадчий. — Не такое это дело, чтобы играть.
31
Шел двадцать шестой день жизни Красикова в большой госпитальной палате, угнетающе белой, густо заполненной постоянными лекарственными запахами.
Койка Красикова стояла у стены, слева от двери. Его соседом первое время был солдат из стройбата, спокойный, неторопливый. Он знал всех наших и зарубежных хоккеистов и, кроме хоккея и футбола, не признавал никаких видов спорта. Прощаясь с Красиковым, он подарил ему брошюру с правилами игры в хоккей и со своей надписью: «В пятницу «Динамо» будет щипать куйбышевские «Крылышки». Не забудь».
После ефрейтора на койке появился знакомый Красикову курсант Беткин, толстый, краснолицый, неутомимый рассказчик разных любовных историй и пошловатых анекдотов. Его развязность Красикову не нравилась. Но еще больше не нравилось Красикову то, что Беткин все время пялил свои масленые глаза на старшую сестру Люсю и бесцеремонно похвалялся, что, если он захочет, сможет приворожить ее в два счета. Красиков не верил ему и старался на его болтовню не обращать внимания. А полчаса назад вдруг не выдержал, назвал Беткина трепачом. Теперь лежал на койке, закрыв глаза и отвернувшись к стенке. Он не услышал даже, как подошла к нему на цыпочках Люся и, тихо, склонившись над ухом, спросила:
— Вы спите, Красиков?
Он поднял голову.
— Нет, а что?
Сестра была вся в белом: белый халат, белая косынка и белая, слегка золотящаяся челка над темными, подкрашенными бровями.
— Пришли за вами, — сказала она, улыбаясь.
— Кто? — спросил растерявшийся Красиков.
— Кто же! Ваши. Старший лейтенант и полковник.
— Правда? — Красиков сбросил одеяло, готовый на радостях вскочить с койки и вместе с сестрой выбежать из палаты. Но Люся остановила его, строго пригрозив пальцем:
— Ни-ни. Смотрите.
— Все ясно, — сказал Красиков, став сразу серьезным. — А где они сейчас, в вестибюле?
— Зачем же? У врача в кабинете.
— Говорят обо мне? Ну вы узнайте получше, как там. Ладно?
Люся заговорщицки кивнула и быстро исчезла за дверью, исчезла так же мягко и неслышно, как вошла.
В палате было тихо. Один Беткин таинственно покашливал на своей койке и многозначительно почесывал затылок.
— Красиков, а Красиков, — позвал он, прищурившись.
— Чего тебе? — неохотно отозвался Красиков.
— А хороша эта сестричка-синичка.
— Ну и что?
— Дурак ты, тютя. Зевай больше.
— Сам ты тютя, — рассердился Красиков.
— Извини. Кабы мне такой намек она сделала, пиши враз: жил-был сверчок да весь вышел.
— Ерунду ты городишь. Она скромная девушка.
— Ха-ха. — Беткин артистически подкрутил пальцами несуществующие усы. — Все они скромные. Царицы прямо. Становись на колени и молись, покуда лоб не расколотишь.
— Замолчи ты! — крикнул Красиков и запустил в курсанта подушкой.
В дверях снова появилась Люся и торопливо скомандовала:
— Красиков! На выход!
Он быстро набросил халат, подвязал его длинным поясом и вышел из палаты.
— Вы что это затеяли? — спросила Люся возмущенно. — Хотите, чтобы узнала Любовь Ивановна? Вы знаете, что тогда будет?
— Простите, Люся, — виновато, прошептал Красиков. — Разозлил он меня, этот Беткин мордатый. Ну все уже прошло. А что здесь-то? Где они, старший лейтенант и полковник?
— Вместе с Любовью Ивановной пошли к начмеду, сейчас будет заседать комиссия.
— Комиссия?! — переспросил Красиков настороженно.
— Ну да, — сказала Люся. — А вам чего бояться? С ногой у вас все благополучно. И потом вы такой знатный человек в училище.
— Какой знатный? Откуда вы взяли?
— Слышала. Сам полковник оказал, что вы отличный математик. А старший лейтенант подтвердил: даже, говорит, отличнейший. Довольны? Ну а теперь сидите здесь, у окна, и ждите. А я пойду в перевязочную.
Может, час, а может, и больше сидел Красиков у окна и глядел на госпитальный двор, освещенный уже по-весеннему пригревшим солнцем. На кривых сучьях карагача буйствовали воробьи, улаживая свои птичьи дела, горячие и неотложные. Один самый взъерошенный и задиристый воробьище показался Красикову похожим на мордатого Беткина. Он ударил кулаком по раме и гикнул на него:
— Феть! Феть!
Вся стая, снявшись с карагача, сыпанула на крышу. А взъерошенный не вздрогнул даже, только еще больше нахохлился и повернулся к окну, будто назло Красикову: вот тебе, погляди.
— Ах. ты, злодей! — Красиков пожалел, что нечем запустить в него через форточку.
Старшая сестра, закончив дела в перевязочной, заторопилась в аптеку, чтобы заказать бинты и лекарства. Перед уходом она шепнула Красикову:
— Узнаю, кстати, что там в комиссии.
— Постарайтесь, — сказал Красиков. — Уж очень долго заседают ваши начальники, не дождешься.
— Значит, другим чем-то заняты. Не одно ваше дело у них.
— Это верно, — согласился Красиков и, чтобы хоть немного успокоиться, опять подошел к окну, обвел взглядом большой госпитальный двор, на дорожках которого не было видно ни одной живой души. Только вдали, под карагачами и кленами, кто-то в армейской шинели пробирался по глубокому рыхлому снегу. Человек торопился, широко, размахивал руками, но сугробы словно хватали его за полы шинели, не давали ходу.
«Приятеля, наверное, повидать хочет, вот и старается», — посочувствовал ему Красиков; он следил за ним пристально, не отводя взгляда.
Когда же тот выбрался наконец на дорожку и, отряхнувшись от снега, поднял голову, Красиков удивленно всплеснул руками: «Винокуров! Ух ты! Вот интересно». Вскоре и Винокуров заметил в окне своего товарища и, побежав, начал делать ему какие-то знаки, жестикулируя головой и руками. Красиков проворно влез на подоконник, распахнул форточку, приветливо крикнул:
