— Похороны, — зарычал негр, — похороны, я закопаю тебя с ним в одну могилу!.. — И Хольтен сжал горло журналиста своими сухими мускулистыми руками.
— Отпустите мое горло, — написал Бульмер самопишущим пером на манжете душащей его руки негра, — я придумал.
Хольтен опустил от изумления руки.
— Виндзорский дворец, — сказал Бульмер, беря в руки телефонную трубку, — сэра Гельмсфорда к телефону, спрашивает Бульмер… А, это вы, граф. Послушайте, если вы не желаете, чтобы я раздул ваш бракоразводный процесс, и не желаете читать каждое утро подробное сообщение о некоторых ваших привычках, то добейтесь немедленно у короля помилования медведя, срок — пятнадцать минут, дорогой граф… Да, да, позвоните сами. Мне понравился ваш темперамент, негр, — сказал Бульмер, кладя трубку и откидываясь на спинку кресла, — для вас я пожертвовал сенсацией, — это будет стоить еще триста тысяч лично мне.
— Хорошо, вы получите чек на понедельник в случае удачи, — холодно ответил Хольтен…
— Все исправно, — сказал механик, включая рубильник, чтобы проверить проводку доски.
Синие искры завыли между контактами.
В воздухе запахло озоном.
Рокамболь сидел с ногами в кресле. Медный колпак уже покрывал его лоб. Медведь дышал тяжело и порывисто.
В это время над городом взвилась зеленая ракета.
— Слушаю, — сказал прокурор, подходя к телефону.
— Остановите казнь, — раздался голос, — Рокамболь помилован. Король желает его видеть.
— Ура! — вскричал один из тюремщиков и упал в обморок.
— Разрешите вас снять в этом положении, дорогой сэр, — попросил механик, подходя к Рокамболю с фотографическим аппаратом и щелкая затвором. — Спасибо, моя семья благодарна вам за вашу любезность, сэр… Этот снимок будет хорошо оплачен.
Я никогда не был на приемах у королей.
Видел издали одного короля, и то румынского.
Вот почему я не могу подробно описать, как вымытый и надушенный Рокамболь был принят королем Англии.
Мне известно только, что Рокамболь вел себя с полным достоинством и самообладанием.
Из Виндзорского замка, в закрытом автомобиле медведь был отвезен в Лондон. Во избежание стечения толпы шторы у автомобиля были спущены.
Автомобиль домчался до одного из лучших кварталов города — сада, находящегося в окрестностях Лондона и остановился у белоснежного коттеджа.
Хольтен выбежал навстречу Рокамболю.
Друзья обнялись и долго плакали друг у друга на плече. Только глубокой ночью заснул Рокамболь в своей комнате перед камином.
Портрет Словохотова, написанный во весь рост, украшал стену спальни.
Медведь спал тревожно, стонал, просыпался, подходил к портрету и нюхал Пашкины ноги на полотне.
К утру низ портрета был слизан.
ГЛАВА 34
Наполненная БЕГСТВАМИ. Да как же иначе быть, ведь все время продолжается война. Но кроме бегств там есть и КЕДРОВЫЕ ЛЕСА
В стол находок города Ипатьевска явилась миловидная киргизка.
— Я ищу мужа, — сказала она.
— Его имя и приметы, — бесстрастно спросил чиновник.
— Он белокур…
Ее прервали.
— Разве он не исполняет декрета об обязательном бритье?
— Простите, он был белокур.
— Такая примета отпадает сама собой. Дальше. Его имя?
— Он… Ахмет Доктаев, — выпалила она залпом.
Стоявший у соседнего окошечка горбатый китаец и человек с остатками рыжей огненной растительности на голове переглянулись. Взгляд этот не был взглядом догадки, скорее всего — взаимной симпатии, тяготения по охоте. Так охотники на тигров… Впрочем, извините, ни один из нас не видал охотников на тигров.
— Так. Ахмет Доктаев. Дальше.
— Он любит гребенки…
— Странно.
— Да, он коллекционер гребенок… и очень любит женщин. Он изменял мне, по крайней мере…
— Простите, гражданка, мы не уполномочены вмешиваться в вашу семейную жизнь. Дальше.
— От губ до конца подбородка идет шрам.
— А, вот это примета…
Китаец взволнованно отошел и проговорил про себя:
— Кюрре…
А рыжий человек, в котором нам необходимо узнать водолива Евгения Сарнова, перебил его шепот своим:
— Словохотов. Любит женщин, шрам и белокур… Словохотов.
Чиновник сказал киргизке:
— Зайдите завтра и все сведения получите.
Китаец думал: «Напрасно я тогда упустил киргизку из вида. Он, по-видимому, вернулся в аул».
Водолив, почесывая рыжую голову: «Следы заметает, дескать, пропал, а сам в ауле кумыс пьет».
И результат таковых размышлений:
Жаркий день осени. Рельсы словно растапливаются от проносящихся по ним поездов, наполненных солдатами. Стальные ласточки самолетов оберегают небо от набегов.
По пыльной заброшенной тропинке едет верхом заплаканная женщина. Позади ее, верстах в двух, с двумя ищейками крадутся китаец и водолив. Огорченные соперничеством погони, они почти не разговаривают друг с другом. Ищейки забегают вперед, кувыркаются, сгоняют сусликов и бесцельно лают в степь. Наконец белые пятна аула блеснули далеко на склоне горы. Всадники пришпоривают лошадей. Наконец-то Пашка Словохотов будет в руках водолива. Наконец-то бог Рек будет в руках Син-Бинь-У. Но внезапно из-за холма выскакивают три автомобиля. Маузер сверкнул на усталом солнце.
— Ни с места!
И нескладно скроенное лицо немецкого колониста нависло угрюмо над маузером. Их тесно окружили. Ищейки же продолжали бежать вперед с короткими взлаиваниями. Скоро они скрылись из вида.
— Ваши мандаты! — проговорил китаец.
— Мы за вами давно следим. Вы все около наших селений бродите. Табуны выслеживаете по ночам, и лошади такие же.
— Лошадей мы только что купили. Граждане, пропустите, мы выслеживаем важного преступника.
Из автомобилей раздался крик:
— Не слушай, Гольц, конокрадов! Они наговорят…
— Бей их, Гольц!
И уверенный немецкий кулак опустился на голову китайца. Син-Бинь-У кубарем скатился с лошади. Вслед за ним упал водолив.
— Убью! — закричал он.
