- Пойду сумку заберу. И на станцию. Что мне здесь делать?
- А я?
- А ты дожидайся своего Женю.
- Да никакой он не мой! – снова рассвирепела я.
- Тем хуже для тебя.
Оставалось только заплакать, что я и сделала. Крайне непродуктивно – Лешка только разозлился окончательно. Отпихнул меня, да так, что я снова чуть не полетела вниз, и ушел.
Долго плакать без определенной цели я не умею. От обиды, от огорчения – да, но в этом случае слезы быстро кончаются, едва смыв самое горькое горе. Другое дело, если преследуешь определенную цель. Впрочем, такое со мной бывает крайне редко: Лешку мои слезы элементарно бесят. Если, по его мнению, я плачу не по делу, он начинает психовать, орать и хлопать дверями. Может даже из дома уйти на целый день.
Так, будем рассуждать здраво.
Хорошо, сейчас он заберет вещи и уедет. Мне тоже надо уехать, и побыстрее. Как-нибудь пробраться огородами, лесом до Фитингофа. Или до Моршанска, пусть даже до Тамбова, неважно. Все хорошо, но как попасть к Таисии, чтобы никто не заметил? Наверняка ведь Протасов нас с Аликом уже разыскивает. Вещи? Я и без вещей уехала бы, черт с ними. Но вот деньги и документы – куда без них денешься.
Остается одно – пересидеть здесь, пока Женя и отец Александр не вернутся с Леной из Пичаева. Попросить кого-нибудь из них сходить к Таисии за моей сумкой, благо, она уже собрана. И в Питер!
А там уж видно будет. Не побежит же Лешка немедленно заявление на развод подавать. Впрочем, даже если и побежит, быстро такие дела не делаются. А за это время, как говорится, глядишь, ишак и сдохнет.
Я наклонилась вниз, посмотреть, как там Алик. Он то лежал тихонько, то вдруг начинал завывать и материться. Но даже и не пытался встать.
Ветер шумел в кронах деревьев, холодил распухшие от слез глаза. Птицы летали совсем рядом, казалось, можно дотронуться рукой. Видно было далеко-далеко. Дедушка говорил, что когда-то церкви ставили так, чтобы с колокольни одной можно было увидеть другую. А сейчас... Только поля, лес и лента реки. И пыль над дорогой, по которой едет грузовичок, крохотный, словно спичечный коробок.
Он быстро подрос и остановился у церковной ограды. Из кузова выбрались Женя и отец Александр, Славик помог выйти из кабины Лене. Я хотела помахать им, но они все сгрудились около Алика, посмотрели вверх, и я спряталась, так, чтобы они не смогли меня увидеть. Вряд ли он будет рассказывать, что забрался на колокольню вслед за мной. Ну и мне тоже не стоит – к чему лишние объяснения. Сколько уже можно объясняться. Спущусь потом потихонечку, когда в дом уйдут.
Тем временем мужчины подняли вопящего Алика и осторожно усадили в кабину грузовика. Взревев, грузовик скрылся. Лена, переваливаясь, как уточка, и придерживая рукой живот, медленно направилась к крыльцу. Женя опередил ее, открыл дверь, и все вошли в дом.
Подождав еще минут пять, я начала медленно спускаться. Прошла ступеней десять, а следующая вдруг просто рассыпалась у меня под ногой. Как я только умудрилась уцепиться за выступ стены. Вся тяжесть пришлась на многострадальную подвернутую ногу. Аж слезы снова брызнули из глаз. Чтобы не заорать в голос наподобие Алика я с силой ударила по стене кулаком и замерла.
Стена отозвалась странным гулом, словно там была пустота. Я постучала снова и снова. Да, разница между этим выступом и остальной стеной, хоть небольшая, но определенно была.
Из-под облупившейся штукатурки выступали кирпичи. Я отколупнула один грязно-серый кусочек, другой. Кирпичи прилегали друг к другу плотно, но никакого связующего раствора между ними не было. Покачав их туда-сюда, я поняла, что голыми руками ничего сделать не смогу.
Где-то здесь был прут! Наверно, укатился до самого низа. Здесь, наверху, было довольно светло от падающих с площадки солнечных лучей. Но внизу рассчитывать можно было только на свет, скудно просачивающийся сквозь щели в двери. Хотя что же я, ведь ее можно и открыть!
Прут действительно упал к подножью лестницы. Я подобрала его и снова поднялась наверх. Причем делала я все это довольно тупо, во всяком случае, без тени эмоций. Ну да, там, может, что-то есть. А может, и нет. Ну и ладно.
Кирпич мне удалось поддеть с первой же попытки. За ним оказалась черная дыра, просунуть в которую руку никак не получалось – ладонь не пролезала. Пришлось вытащить еще один кирпич. Снова, как в лесной избушке, я с опаской опустила туда руку и...
И рука наткнулась на что-то твердое и холодное. На секунду мне показалось, что это еще одна жестяная коробка с монетами и какой-нибудь исторической бумажкой. Но нет, ящичек был гораздо больше. Я с трудом вытащила его из дыры. Когда-то лакированное черное дерево потускнело и пошло пятнами плесени, перламутровая инкрустация осыпалась, изящная латунная накладка с замочком позеленела. Я вспомнила, как Светка пыталась открыть ту, первую коробку, и просто ударила по замочку железным прутом. Накладка жалобно хрустнула, помятый замочек, звякнув, упал на лестницу.
Поставив шкатулку на ступеньку, я присела перед ней на корточки и открыла крышку.
Наверно, нет такого человека, который в детстве не мечтал бы найти клад. Непременно с драгоценностями. Некоторые и во взрослом состоянии продолжают об этом мечтать, правда, мечты эти уже более прозаичны. Зачем эти драгоценности, возни с ними! Носить вряд ли будешь, продавать – вот морока. Лучше денежек и побольше. Желательно в твердой конвертируемой валюте. А что, разве не бывает? Вот недавно по всем каналам в новостях рассказывали: где-то в Америке бобры использовали украденную и потерянную каким-то вором-раззявой сумку с деньгами по прямому назначению, то есть для постройки плотины. Да так аккуратно, что ни одну купюру не повредили.
Наверно, если б я нашла этот сундучок в детстве, я бы бурно радовалась. А сейчас... А сейчас просто тупо смотрела на груду колец, браслетов, ожерелий и прочих украшений. Запустила в них руку по запястье, оцарапала чем-то палец. Надела на палец изящное колечко, полюбовалась. Словно и не со мной все это. Словно в кино. Ну никак не могла я себе представить, что заберу эти побрякушки себе (а как же иначе – Светке отдать, что ли, или графу Протасову?)
А может, действительно графу отдать? И кончатся разом все проблемы. Ведь, если подумать, все это по праву принадлежит ему. Вот только не слишком ли дорого за это заплачено?
Я снова вспомнила Павла, лежащего неподвижно под окровавленной простыней, вспомнила газетную заметку о «предпринимателе Максиме Ш.» И то, как чуть меня чуть не вытолкнули из поезда. И как висела, уцепившись за обломки балюстрады на колокольне.
Ну нет. Обойдется граф. Да и потом, откуда я знаю, может, он и не граф никакой, а просто самозванец. На какое-то мгновение мне захотелось засунуть шкатулку обратно в дыру и заложить ее кирпичами. Ничего не было. Я ничего не находила.
И дело было не в какой-то особой моей честности: мол, не имею я на эти драгоценности никакого права. Нет, если бы я нашла их в другом месте, при других обстоятельствах... Можете не сомневаться, я непременно утаила бы их от государства. Тайком привезла бы домой, спрятала бы под матрас и сидела б на них, как жадная курица на гнезде. Ну, может, одно или два колечка и носила бы, а остальные продавала бы потихоньку. Можно было бы купить машину получше. И квартиру побольше. И съездить куда-нибудь в экзотические страны...
Почему-то промелькнувшая в мозгу картинка не вызвала энтузиазма, а показалась даже противной. Особенно я – сидящая на матрасе, с диким блеском в глазах и трясущимися от жадности ручонками...
Я знала, что буду жалеть. Непременно буду жалеть. Я же не плакат советского образца о моральном облике строителя коммунизма. И до святости мне... Да, правильно, три лаптя по карте. Но при этом понимала, что сделала единственно правильный выбор. Вот только реализовать его надо было побыстрее – чтобы не передумать.
Закрыв крышку, я взяла сундучок под мышку и вышла на церковный двор. Посмотрела, поежившись, на вмятину в земле и небольшую лужицу крови там, где лежал Алик. Рыжий кот подошел к ней и брезгливо обнюхивал, верблюдя спину и поджимая по очереди передние лапки. Я поднялась на крылечко голубого домика и постучалась. Лена выглянула в окно, слегка взвизгнула и открыла дверь.
- Оля, как хорошо, что ты не уехала! – она хотела меня обнять, но разглядела получше и отступила на шаг. – Что с тобой? Или ты тоже с колокольни упала? Представляешь, мы приезжаем, а на земле мужик
