– Я должна остаться верной Николаю.
– Нет, голубушка, это негоже. Вдовы и те выходят замуж. А ты и видела-то его всего два или три раза. Нет, негоже! Всякий живущий на земле должен исполнить свой долг. Так в Священном писании сказано. Курицы и те цыплят выводят…
– Мамочка, не могу, не могу я.
– Да ведь ты говоришь, что сам Николай велел тебе выходить замуж за Сергея?
– Да… он писал мне…
– Так как же ты можешь не исполнить его волю, когда человека уже нет в живых?
– Не знаю… Я думала…
– И думать не моги иначе. Сергей – твоя судьба! Ежели освободился да устроился, и – рассуждать нечего. Где ты еще найдешь этакого человека? А уж я-то как бы была рада. Поехала бы к вам деток растить.
– Правда, мамочка? Ты бы приехала к нам?
– Вот отец на пенсию выйдет – вместе приедем.
– Ой, как бы хорошо было! – обрадовалась Лиза. – А Сергей славный! Я вначале думала, что он такой тихий, робкий – и вдруг…
– Да он золото у тебя! Золото, а не человек! Посылай ему депешу, что выезжаешь, – и делу конец! Мы с отцом – благословляем!
Лиза, радуясь и плача, поцеловала мать и стала составлять депешу.
2
Несколько придя в себя после этой радостной депеши, Стрешнев отправил Лизе доверенности на получение его вещей на квартире, жалованье в гимназии и вклада в казначействе, и теперь нетерпеливо дожидался ее приезда.
Дни тянулись медленно, тоскливо. Как-то после обеда, выйдя из трактира, Стрешнев увидел в небе бумажный змей, который запускали с площади мальчишки. Этот змей напомнил ему о застенчивом глуховатом Циолковском. «Надо бы навестить коллегу. Он так радушно предложил мне свою дружбу. Это человек весьма незаурядный. Пойду, познакомлюсь поближе».
Стрешнев миновал мост и скоро на спуске к реке увидел небольшой рубленый домик с громоотводом на крыше, утопавший в зелени тополей и лип. Калитка была открыта, и он вошел в зеленый двор. В глубине на веревке сушились пеленки, а справа под старой липой, на пружине, привязанной к толстому суку, висела люлька с младенцем. Около, за вязаньем, сидела пожилая женщина, видимо, нянька. На крыльцо чистила рыбу ядреная, рябоватая кухарка.
– Простите, можно видеть господина Циолковского? – спросил Стрешнев, направляясь к крыльцу.
– Сейчас позову, барин, – сказала кухарка и юркнула в дверь.
Минуты через две-три на крыльцо быстро вышел Циолковский в белом полотняном пиджаке, в темных, давно не глаженных брюках и в фартуке. Его очки блестели на солнце, темные волосы и бородка были всклокочены, и даже его суетливая походка выражала недовольство. Однако, всмотревшись и узнав гостя, Циолковский быстро сбежал с крыльца, улыбаясь, протянул руку:
– Здравствуйте, господин Стрешнев! Я очень рад, что вы пришли. Пожалуйста, проходите и не взыщите, что я в таком виде – занимался опытами.
Стрешнев следом за хозяином прошел на террасу, заставленную всякой рухлядью. У окна стоял самодельный верстак, на полках аптекарская посуда, а к потолку были подвешены бумажные змеи и маленькие воздушные шары.
– Вот здесь я занимаюсь опытами и делаю модели, – смущенно заговорил Циолковский, снимая фартук, – пожалуйста, проходите в комнаты.
Слово «делаю» Циолковский произнес, как «деваю», но эта небольшая картавость на «л» показалась Стрешневу очень милой.
– Простите мое любопытство, господин Циолковский, но вы, видимо, увлекаетесь проблемами воздухоплавания?
– Говорите, пожалуйста, громче, – попросил Циолковский и поднес ладонь к уху.
Стрешнев более громко повторил вопрос.
– Да, воздухоплавание – моя стихия! – обрадованно и с гордостью ответил Циолковский, – этому посвящаю все свободное время.
– А что эти маленькие шары могут летать?
– Это – модели аэростатов. Я пробовал их запускать.
– Но ведь они, кажется, из бумаги? – удивленно спросил Стрешнев.
– Совершенно верно. Однако – летают!
– Да как же? Помилуйте! – удивился Стрешнев. – Мне помнится, у Жюля Верна воздушный шар был сделан из прочной лионской тафты, сотканной из крученого шелка. И, кажется, эта тафта пропитывалась гуттаперчей.
Лицо Циолковского просияло, черные пушистые брови удивленно приподнялись над очками.
– Вы поклонник Жюля Верна?
– Да, признаюсь, увлекался в свое время.
– Прошу пожаловать в комнаты, – пригласил Циолковский. – Мне очень интересно с вами поговорить.
Миновав темную переднюю и залу, заставленную цветами, они вошли в небольшой кабинетик и уселись на старинном, выцветшем от времени, кожаном диване.
– Прежде чем продолжить наш разговор, позвольте один вопрос?
– Сделайте одолжение, господин Циолковский.
– Вы, видимо, пострадали в связи с репрессиями после казни первомартовцев?
– Был схвачен, когда их везли на казнь, за проявление сочувствия к Кибальчичу.
– Вы его знали?
– Вместе учились в гимназии. Вместе зачитывались Жюлем Верном. Правда, после гимназии много лет не встречались… А когда их везли на казнь, я увидел Николая и не удержался…
– В газетах писали, что он будто бы изобрел эти адские бомбы?
– Да, Кибальчич был человеком выдающегося ума. Адвокат, который его защищал, говорил, что в крепости Николай составил проект воздухоплавательного аппарата.
– Правда? – Циолковский даже привстал. – Расскажите! В чем же заключается его идея?
– Объяснить не могу, а только отзывы были в высшей степени похвальные.
– Ах, как жалко… И нельзя узнать?
– Едва ли можно. Проект ведь не был предан гласности.
– И вам Кибальчич ничего не говорил?
– Нет. Не довелось…
– Какая жалость. Может быть, этот проект сослужил бы великую службу человечеству… Вот так у нас в России гибнут не только талантливые люди, но и их идеи… Никому ничего не надо… Я вот пытаюсь кое-что сделать полезное, а надо мной смеются, называют чудаком, лунатиком…
– Вы мечтаете о полете на Луну?
– Мне думается, что человек со временем завоюет все околосолнечное пространство. Надо лишь пробудить к этому интерес, разжечь фантазию ученых и изобретателей.
– Но согласитесь, что от фантазии Жюля Верна до реального полета на Луну еще очень далеко.
– Не спорю. Но Жюль Верн многое предсказал. И предсказал довольно точно… Ну хоть бы взять его подсчеты. Чтоб снаряд преодолел силу земного притяжения и вырвался в пределы Вселенной, нужна начальная скорость в двенадцать тысяч ярдов или одиннадцать тысяч метров в секунду. Это точно! Я сам вычислял…
– А как вы, господин Циолковский, смотрите на гигантскую пушку, которая стреляла по Луне?
– Пушка не годится. Ни одно живое существо не выдержит такого огромного ускорения.
– То есть первого удара?
– Да! Ведь это же в тысячи раз сильнее, чем кувалдой по голове.
– Но ведь Жюль Верн придумал приспособление, смягчающее толчок, – возразил Стрешнев, – и очень
