оригинальное – воду.
– Вода не спасет. В ней мало пружинящего свойства.
– Вы ставили опыты? – спросил Стрешнев.
– Признаться, нет, но это и так понятно.
– Позвольте мне спросить… Так, случайная мысль… А может, и глупость… Если сырое яйцо положить в воду и кастрюлю бросить на землю – разобьется оно?
– Давайте попробуем! – улыбнулся Циолковский.
– Как, прямо сейчас?
– А зачем откладывать? Вы посидите тут, а я поищу подходящую посуду.
Циолковский вышел и скоро вернулся с сырым яйцом и жестяной банкой из-под кофе.
Они вышли на террасу. В банку положили яйцо и, наполнив ее водой, плотно закрыли. Потом донышко и крышку придавили дощечками и связали их тонкой медной проволокой.
– Ну, полезли на крышу! – предложил Циолковский. – Бросим оттуда.
– Я готов! – согласился Стрешнев.
Они вылезли в слуховое окно, вскарабкались на конек, и Циолковский подбросил банку. Раздался звонкий стук и как бы всплеск. Оба поспешили спуститься и увидели на траве смятую банку без крышки, порванную проволоку, разлетевшиеся в стороны дощечки. В банке, в остатках воды, плавало разбитое яйцо.
– Вы правы, господин Циолковский, – вздохнул Стрешнев.
– Нет, нет, опыт не удался. Ведь банка открылась, и вода вылилась.
– Так как же быть? – спросил Стрешнев.
– Сейчас, подождите минутку.
Циолковский ушел в кухню и вернулся с оловянной кастрюлей, наполненной мутноватой водой, где плавало яйцо.
– Вот теперь все сделаем, как надо. Я добавил в воду соли, чтобы яйцо не лежало на дне, – сказал Циолковский.
Под крышку положили резиновую прокладку, просунули в дужку короткую палку и, привязав ее к ручкам кастрюли, плотно придавили крышку.
– Ну, теперь снова полезли на крышу! – кивнул Циолковский, неся кастрюлю в вытянутых руках. Кастрюля была подброшена высоко вверх и со звоном упала на землю.
Оба поспешно спустились. Кастрюля лежала на боку, слегка промятая. Из нее струилась вода. «Что, если яйцо уцелело?» – подумал Стрешнев и первый развязал веревку, снял крышку.
– Смотрите! Целехонько! Смотрите, господин Циолковский!
– Да, опыт удался, – спокойно сказал Циолковский, – однако он ничего не доказывает.
– Как не доказывает? – удивленно воскликнул Стрешнев.
Циолковский взял Стрешнева под руку, увел в комнату.
– Видите ли, у Жюля Верна в момент выстрела огромной пушки снаряд имел ускорение около трехсот тысяч метров в секунду. Значит, вес каждого предмета в снаряде мгновенно увеличивался в тридцать тысяч раз! Если костюм аэронавта весил, скажем, три фунта, то при выстреле его вес возрос бы до двух тысяч двухсот пятидесяти пудов, и человек был бы раздавлен, как таракан.
– Что вы говорите? Это страшно.
– Такова арифметика, господин Стрешнев. Тут никакая вода спасти не может. Наш опыт – просто шутка.
– Да… жалко… Я думал, что он может пригодиться, – сказал Стрешнев и взял фуражку.
– Как, вы собираетесь уходить? А чаю? Я познакомлю вас с женой, с тестем…
– Буду рад, но лучше в другой раз… И так оторвал вас от дел… Да и спешу…
– Очень жаль, господин Стрешнев, но надеюсь, что вы скоро заглянете снова?
– Непременно! Мне было необычайно приятно познакомиться с вами поближе, господин Циолковский.
– Зовите меня просто Константин Эдуардович.
– Прекрасно! А меня – Сергей Андреевич. До встречи, Константин Эдуардович!
Циолковский проводил гостя за ворота, дружески пожал руку.
– Если сможете – заходите, Сергей Андреич. Буду рад!
3
На крылечке стояла невысокая, молоденькая женщина в пестрой кофточке, подбирая выбившиеся из-под косынки темно-русые волосы. Ее голубые уставшие глаза смотрели с любопытством.
– Костенька! Что это за господин был у тебя? – спросила она, когда Циолковский закрыл калитку.
– Это учитель гимназии из Петербурга, Сергей Андреевич Стрешнев.
– Батюшки! А ты с ним на крышу лазил… Хорошую кастрюлю испортили… Что он теперь подумает?
– Ничего, Варенька, ничего плохого Сергей Андреич подумать не может. Это человек передовой, просвещенный… Знаешь, почему он здесь?
– Нет, почему же?
Циолковский поднес палец к губам.
– В ссылке, как политический… Был причастен к народовольцам, которые казнили царя.
– Ой, Костенька, – испуганно зашептала Варенька, – а ты с ним… Как бы не нажить беды? Ведь могут из училища уволить?
– Он сам будет служить в нашем училище. Бояться нечего.
– Слава богу, если так… А все-таки надо бы с папой поговорить… Как бы он тебя в политику не вовлек. О чем вы говорили?
– Так… Опыт ставили. Потому и пострадала твоя кастрюля. Но я ее выправлю, не беспокойся… А ты видела гостя?
– Видела. Такой представительный, интересный.
– Скоро к нему приедет жена – составится у нас компания – будем кататься на лодках.
– Ну, куда мне, Костенька… Слышишь, кажется, Любаша проснулась… побегу ее кормить.
– Ну, иди, милая, а я до чаю поработаю.
Циолковский прошел на террасу и, сев в плетеное кресло, задумался. Он все еще находился под впечатлением разговора со Стрешневым.
– Кибальчич… Кибальчич… До меня доходили слухи о нем… Оказывается, Стрешнев знает, что был составлен проект летательного аппарата. Вдруг Кибальчич сделал важное открытие? Эх, как у нас все по- глупому получается…
4
Стрешнев, вернувшись от Циолковского, долго не ложился спать: ходил по комнате, думал.
«Кажется, я сразу напал на доброго, порядочного человека. Он, безусловно, сочувствует мне. А в теперешнем моем положении это так важно! Ведь во всей губернии у меня – ни одной знакомой души…
Славно мы поговорили. Даже опыт поставили. Правда, опыт этот показался ему наивным, но все же… Он нас как-то сблизил. Видимо, Циолковского интересуют большие проблемы. Когда я упомянул о проекте Кибальчича, глаза у него так и заблестели. Неужели его занимают те же вопросы мироздания, что и Николая? Уж не мечтает ли он тоже о постройке летательного аппарата? О непригодности гигантской пушки говорил весьма решительно.
А этот шестигранный змей и бумажные аэростаты? Безусловно, его занимает мысль о воздухоплавании. В общении скромен и застенчив, а в суждениях весьма тверд. Над ним тут в Боровске, как я понял, немножко подсмеиваются, называют «чудаком», «оригиналом». А он человек весьма и весьма незаурядный.
И, видимо, он чувствует себя в этом захолустье очень одиноко. Приглашал заходить. Приглашал душевно. Как получилось бы чудесно, если б мы сошлись поближе».
5
Незаметно Стрешнев сделался в доме Циолковских своим человеком. Когда он приходил – все оживлялись и радовались, так как после уединенных бесед с Циолковским Стрешнев обычно оставался пить
