порядке, она — дочь полицейского, за что же ее бить? И она, пряча лицо от ударов, повторяла: — За что вы меня бьете?!
— За излишнюю сдержанность! Будешь говорить? Будешь? — и град ударов обрушился на ее плечи, руки, голову. Аня почувствовала солоноватый привкус крови…
— Будешь говорить? Будешь?
Удар, удар, удар… А голос мучителя безмятежен по-прежнему, любезен, изысканно любезен.
Девушка сжалась в комок, закрывая лицо руками.
«Убьет, — пронеслось в голове у Ани, — забьет, как собаку!.. Ну нет, не дамся!»
Воспользовавшись тем, что следователь отошел напиться, Аня сунула руку в валенок и, стиснув ребристую рукоятку «вальтера», спустила предохранитель… Она выстрелила в тот момент, когда следователь поднял стакан, и кинулась к двери.
Для полицая, караулившего б коридоре, появление девушки было слишком неожиданным: следователь имел привычку постреливать во время допросов. На какую-то долю секунды караульный растерялся, и этой-то доли оказалось для Ани достаточно. Она первой выстрелила в него.
Коридор. Крыльцо. Еще один выстрел в часового и прыжок в сани, которые все еще стояли у крыльца.
Перепуганный возница убежал за угол дома. Аня схватила вожжи, что есть силы дернула их, и кони сорвались с места. Полетели из-под копыт комья снега, промелькнул полицай, охранявший выезд из села.
Радуясь и не веря своей удаче, разведчица нахлестывала коней: «Скорей! Скорей! Только бы добраться до леса!»
Сзади гремели выстрелы. Оглянувшись, Аня увидела, как из деревни наметом выскочило несколько конников. Но лес уже вот он — рядом. На бешеной скорости мчались сани по узкой дороге между деревьями, то и дело ударяясь о комли.
Тяжко, с хрипом дыша, лошади пронесли Аню мимо поляны, густо засаженной молодыми елочками. И тут у нее возникло внезапное решение: оттолкнувшись ногами от саней, она упала прямо на игольчатые еловые лапы.
…Торопливо раздвигая елки, Аня бежала в сторону ольховых и осиновых зарослей, не проезжих для верховых. Горячий пот заливал глаза, в ушах стоял звон от усталости и нервного перенапряжения.
Некоторое время она слышала топот копыт, разъяренные голоса и матерную ругань. Потом все стихло: одураченные полицаи промчались вслед пустому возку.
Тяжело, трудно, невозможно, но надо было идти, и Аня брела по снежной целине, то и дело проваливаясь по колено, по пояс, не выпуская из рук пистолета… Она не присела даже тогда, когда ее обступил бездорожный лес. Она пробиралась дальше, в самую его глубь, замечая только, как по-зимнему быстро темнело вокруг. Значит, скоро ночь. Значит, уже можно было надеяться, что она, Анка Малых, перехитрила собственную смерть, потерявшую ее из виду.
ДОСТОЙНА!
Силы оставляли девушку. Сколько же часов шла она вот так, среди густого кустарника, перемешанного с мелколесьем?.. Пожалуй, теперь можно было остановиться передохнуть, но остановиться — значит замерзнуть. Другое делю, если бы полицаи не отняли полушубок. Ах, как он пригодился бы сейчас, теплый, застегивающийся до самого подбородка!
Даже на морозе, пробирающем до костей, Аня чувствовала, как болит и ноет тело. Временами она прислонялась к дереву, потом снова продолжала свой нелегкий путь. В лесной сторожкой тишине ей слышалось подвывание. Похоже, где-то тут бродили голодные волки. А почему бы им не бродить в этой снежной глухомани?
Совсем измученная, Аня наконец выбралась на небольшую поляну. Здесь словно бы попахивало дымком, гарью. Пригляделась. Впереди что-то чернело. Подкравшись, Аня увидела наполовину сгоревшие дом и сарай. Судя по всему, пожарище было давнее: обгорелые места успели обледенеть. Но, видно, недавно кто-то тут был: в сарае, на земляном полу, дотлевали угли затухающего костра.
Аня натаскала досок, без труда раздула костер и, присев, замерла, испытывая блаженство от одного вида пламени, дающего тепло.
Проснулась она от холода. Уже светало. Все вокруг тонуло в белесом тумане. Снова раздула костер, отогрелась. Теперь нестерпимо захотелось есть. Тщательно обследовав все закоулки строений, нашла десятка два мелких мерзлых картофелин, несколько бурачков. Печеные, они показались ей необыкновенно вкусными.
Дольше оставаться на пожарище, которое посещают неизвестные люди, было нельзя. Аня закидала костер снегом и опять весь день шла лесом, напрямик, по бездорожью. Она верила, что все-таки отыщет партизан, не может не отыскать…
Под вечер набрела на лесную дорогу, по которой хотя и ездили люди, но, как видно, нечасто — дорога была лишь слегка промята. Аня пошла по ней. Какое-то чувство подсказывало, что идет она правильно, что, возможно, вот-вот ее одиночеству наступит конец. Эта мысль согревала и придавала сил. Но только далеко за полночь, когда, полусонная, она едва переставляла слабые ноги, вдруг из-за деревьев прозвучал окрик:
— Стой! Пять!
Это был цифровой пароль, который применяли во всех партизанских отрядах.
— Стою! Но пароля не знаю. Я одна, — отозвалась Аня.
Ее осветил луч карманного фонаря. Затем подошли двое, обыскали, забрали «вальтер», привели в лагерь.
Аня догадалась, что попала в небольшой местный партизанский отряд. В землянке, где она очутилась, находилось несколько человек. Ее попросили рассказать о себе. Она объяснила, что разведчица и что только вчера вырвалась из рук полицаев. Ей, вероятно, не особенно и поверили (слишком уж сказочным выглядел ее рассказ), но слава о федоровских партизанах была крылатой, и кто-то из сидевших в землянке рискнул заметить:
— А чем черт не шутит! Может, и правду говорит эта маленькая.
Сытно накормив борщом и кашей, Аню уложили отдыхать. Однако, как она заметила и над чем посмеялась про себя, приняли меры предосторожности, приставив к ней наблюдателя.
Девушка догадывалась, что командир отряда непременно послал к Федорову посыльного, и терпеливо, ни о чем ни у кого не спрашивая, трое суток ждала, когда же за ней приедут.
И они приехали — несколько федоровских разведчиков и подрывник Володя Буров.
— Анка! Золотника! — крикнул Володя и стиснул девушку в своих неуклюжих, грубоватых объятиях. — Жива! А мы-то думали…
Такими же трогательными были встречи и в самом соединении. Аню по нескольку раз заставляли пересказывать всю историю с управой и следователем, а потом весело смеялись над отчаянной своей подругой, такой невеличкой, что, кажется, и тонкие косички тяжелы для ее головы.
Она тоже смеялась вместе со всеми, с минуты на минуту ожидая вызова в штаб.
И наконец:
— Малых! К командиру соединения!
Федоров выслушал ее, не перебивая, не останавливая, и вдруг обратился к главврачу Григорьеву:
— Осмотри!
Григорьев увел девушку к себе, приказал раздеться и едва увидал ее спину, вкривь и вкось иссеченную, покрытую свежей коростой, заявил:
— Отдыхать! Лежать — и ни с места!
