В штаб ее вызвали лишь спустя несколько дней.
— А, Золотинка! — весело встретил ее комиссар Дружинин.
— Чего ж смутилась? Улыбнись! — шутливо приказал Федоров, протягивая руку. — А ну, подойди сюда, дай тебя рассмотреть. — Он взял ее за плечи и повернул сначала в одну, потом в другую сторону. — Выросла. Ей-богу, выросла! — нарочито строго сказал он.
— Выросла! — подтвердил комиссар, уже серьезно глядя в лицо девушки.
Федоров обернулся к парторгу соединения Кудинову:
— По-моему, Ваня…
— По-моему, тоже, — отозвался парторг, кивая своей большой головой.
— Значит, есть у нас к тебе, Аня Малых, — Федоров продолжал стоять, опустив руки, выпрямившись, — есть к тебе самый серьезный разговор. Сама никогда не думала о том, чтобы вступить в партию?
От неожиданности Аня еще более смутилась, пробормотала растерянно:
— Нет, то есть да, но кто же мне даст рекомендацию?
— Одну дам тебе я, комиссар дает вторую. А вот как поступит комсомолия — мы не знаем. Сама-то как считаешь, уважают тебя комсомольцы? Ну, ну, не скромничай. А теперь иди, обдумай все хорошенько, как, может, никогда ничего не обдумывала.
— Держись, Анка! Не робей! — подбадривали друзья-подрывники. — Если не тебя, то кого ж тогда в партию рекомендовать!
Собрание проходило в самой большой землянке. И пожилые и молодые пришли загодя, побрившись, поаккуратнее затянувшись поясами. Теперь они были не просто товарищами по оружию, они были судьями всей ее жизни, всех ее дел и поступков — коммунисты, члены партии Ленина…
И она внутренне напряглась, готовая ответить на десятки вопросов, готовая, наконец, не выдать своего отчаяния, если вдруг услышит чей-либо голос: «Рановато ей в партию! Рановато!»
Однако все произошло совсем иначе.
— Расскажи о себе, — оказал политрук роты.
Аня поднялась и повернулась лицом к собранию.
— Я родилась в Москве, — начала она тихим голосом. — Мама у меня врач, папа редактор в книжном издательстве. Есть еще брат Женя. Он был инструктором аэроклуба. Все сейчас на фронте. Я окончила десятилетку и курсы. Потом прилетела к вам. Все.
Она растерянно развела руками и замолчала. «Чего же, каких подробностей ждет от нее собрание? Разве ее вина, что прожито так немного, а сделано и того меньше!»
— Все, — удрученно повторила она. — Вся моя биография кончилась…
— Неправда, — раздалось в ответ, — биография твоя еще далеко не кончилась, но вот рассказываешь о себе плохо. Четыре эшелона кто подорвал?
— Я…
— А танки? А спецзадание в Пинске?
— Разрешите сказать! Говорю: Анна Малых достойна быть коммунисткой.
— Я поддерживаю…
— И я, — звучали голоса мужчин, хрипловатые, грубые и все-таки красивые. Такими красивыми, ласковыми казались они девушке.
— Голосуем, — оказал политрук. — Кто за то, чтобы принять Анну Малых…
Все-таки это замечательное слово — единогласно! Просто замечательное!
Аня вышла на воздух, в радостном волнении забыв застегнуть полушубок. Ей кто-то помог это сделать. Кто-то жал руку, кто-то похлопывал по плечу. И так все это было просто, хорошо, так по-человечески, что девушка готова была заплакать от счастья. Она постарается, очень постарается сделать такое, что они сразу поймут — не зря поднимали сегодня руки за нее, за девчонку с косичками…
«Мама! — позвала про себя девушка. Она сейчас особенно остро чувствовала необходимость поделиться своим счастьем с матерью, с отцом, с Женькой. — Мама! Где она, мама?» Штаб фронта прислал недавно еще один неутешительный ответ на ее запрос:
«…пока адрес не установлен…»
И еще одно имя звучало в ее сердце — Костя! Оно звучало так отчетливо, что Ане вдруг показалось, будто где-то тут неподалеку и впрямь стоит Костя, живой, веселый и уже протягивает обе руки, чтобы обнять ее и сказать: «Поздравляю…» Она оглянулась. Деревья, деревья и плоские накаты землянок. Посуровело девичье лицо, а руки в карманах полушубка сжались в маленькие, но крепкие кулаки.
— Анка, идем петь! — позвал Володя Буров.
Тревожа душу, из ближней землянки доносилась полюбившаяся всем мелодия:
— Идем, — отозвалась Аня. — Идем петь.
— Владимир Буров, срочно в штаб! — крикнул вестовой.
— До свидания, Золотинка! — Володя помахал рукой…
Жизнь в партизанском лагере продолжала идти своим чередом, по своим лесным законам, по общему для всех советских людей закону военного времени, который требовал от каждого быть смелым, мужественным, готовым выполнить любое задание…
Любое задание Коммунистической партии.
ОХОТА ЗА ЭШЕЛОНАМИ
Жизнь в лагере шла своим чередом.
Фронт приближался. Оккупанты значительно усилили охрану своих коммуникаций. С обеих сторон железной дороги на сто метров вглубь был вырублен лес и кустарник. Возле насыпи через каждые 400—500 метров появились дзоты, где круглосуточно дежурили пулеметные расчеты. По насыпи почти непрерывно ходили патрули с собаками. Во многих местах подходы к железной дороге были заминированы противопехотными минами. Каждую ночь устраивались засады на партизан.
В таких условиях подрывникам пришлось отказаться от мин, для установки которых предварительно требуется вырыть ямку, — не хватало времени. Перешли на самодельные, так называемые «нахальные» мины двух типов: «на штырь» и «на детонатор». В первом случае это был заряд тола в два-три килограмма — чаще всего в деревянном ящичке. Мина устанавливалась прямо на шпалы между рельсами, затем в нее вставляли взрыватель ударного действия — с палочкой на конце или шомполом от винтовки. Паровоз толкал штырь — мина взрывалась. Второй тип «нахальной» мины был так же прост: две толовые шашки, детонирующий шнур, капсюль-детонатор. Эта мина устанавливалась с наружной стороны колеи вплотную к рельсу и прижималась колышком или просто кучкой снега. Детонатор, раздавленный колесом паровоза, вызывал взрыв — эшелон летел под откос.
Теперь немцы не пускали поезда по ночам, это создавало для партизан дополнительные трудности. Приходилось ставить мины днем, в те считанные минуты, пока группа прикрытия вела перестрелку с патрулями, охраной.
Был убит Витя Горобец. Были убиты и ранены другие подрывники и бойцы группы прикрытия. И все же партизанские минеры регулярно ходили на «железку», и количество спущенных под откос вражеских эшелонов росло.
