моряком. Он не был белым, но в то же время не был и бирманцем, потому что у него было красноватое, продолговатое, широкое лицо, сдавленный лоб, широкие бледные губы и маленькие, с совершенно желтым белком глаза.
— Э! — воскликнул американец. — Что это за человек, который открыто одевается европейцем?
— Хозяин, джина! — крикнул прибывший субъект. — А если у тебя нет джина, неси мне бренди.
— О! — обрадовался капитан. — Он пьет джин и бренди! Я готов держать пари на десять унций золота, что этот молодой человек…
— Не бирманец?
— Именно, Джеймс.
— Что, если я с ним поговорю и предложу ему бутылку испанского вина?
— Блестящая мысль, Джеймс.
— Эй, молодой человек, вы позволите? — спросил американец, поднимая бутылку.
Моряк при этих словах поднял глаза и пристально посмотрел на американца.
— Да, сэр, — пробормотал он.
— А' Ты говоришь по-английски?
— Немного, — отвечал субъект, протягивая свою чашку американцу, который наполнил ее доверху. — Вы пьете вино, сэр?
— И еще какое, мальчик.
— Вы англичанин?
— Американец самой чистейшей воды.
— Это одно и то же.
— Эй, мальчик, уж не географ ли ты?
— Я много путешествовал, сэр.
— Но ведь ты не бирманец. Может быть…
— Я сиамец из Бангкока, сэр.
— Моряк?
— Одно время я был моряком и плавал на испанских и английских судах.
— Ты давно в Амарапуре?
— Уже четыре года. У меня свое судно, и я ловлю рыбу или путешествую.
— Пей же, пожалуйста, пока твоя чашка полна, — сказал капитан, велевший подать две бутылки джина.
— Но, сэр…
— Пей, пожалуйста, раз мы угощаем.
— Моряк никогда не отказывается распить бутылочку. За ваше здоровье, господа!
— И за твое, молодой человек, — отвечал капитан.
Наши путешественники и сиамец опорожнили чашки, которые тотчас же были снова наполнены.
— Скажи мне, молодой человек, ты буддист? — спросил капитан.
— Я верую только в Бога, — отвечал сиамец. — Один испанский миссионер убедил меня, что Будда не Бог, и я принял религию Христа.
— Тем лучше; мы тоже христиане. Если ты и не буддист, то тем не менее наверняка слышал о священном мече Будды.
— И не одну сотню раз.
— Ах, — воскликнул капитан, с большим трудом подавивший крик радости. — Ты, может быть, даже видел это чудесное оружие?
— Нет, потому что оно спрятано.
— А тебе известно, где?
— Говорят, что его спрятали в
Из груди каждого из искателей приключений вырвался крик.
— Что с вами? — спросил удивленный сиамец. Капитан посадил его возле себя.
— Послушай меня, сиамец, — сказал он ему с волнением. — Как ты думаешь, можно ли ночью пробраться в Киум-Доджэ?
— Для чего этот вопрос?
— Ты узнаешь об этом после. Отвечай на мой вопрос.
— Да, если перелезть через стену.
— Ты знаешь, где спрятан меч?
— Мне говорили, что он укрыт под руками огромной каменной статуи, изображающей Гадму.
Капитан обтер пот, струившийся у него со лба.
— Слушай, сиамец. Мы состоим на службе у Хиен-Фунга, теперешнего китайского императора, и…
— Теперь я все понял, — перебил его сиамец, улыбаясь. — Хиен-Фунг послал вас в Бирму, чтобы вернуть себе священный меч?
— Ты угадал. Хочешь заработать пятьдесят унций золота?
— Что я должен сделать, чтобы их заработать? — спросил сиамец, в глазах которого блеснул алчный огонек.
— Провести нас в Киум-Доджэ. Ты согласен?
— За пятьдесят унций золота я готов проводить вас на край света. Рассчитывайте на меня, господа.
Руки путешественников протянулись к сиамцу, который крепко пожал их.
— В полночь в Киум-Доджэ, — сказал он, кладя в карман десять унций золота, данные ему капитаном на покупку веревок и железных инструментов.
— В полночь, — отвечали авантюристы.
Они опорожнили последнюю бутылку, пожали руку храброму моряку и расстались.
XVI. Киум-Доджэ
Трудно передать чувство беспокойства и нетерпения, с которым авантюристы ожидали роковой полуночи. Вернувшись в свои развалины, они с часами в руках отсчитывали каждую протекшую минуту. Время тянулось бесконечно, стрелки, казалось, именно сегодня двигались как-то особенно медленно. Как ни странно, эти люди, не побоявшиеся страшных опасностей, совершившие одно из самых чудесных путешествий, которые когда-либо совершались по дикому Индокитайскому полуострову, испытавшие уже столько разочарований, дрожали теперь, как в лихорадке.
Впрочем, им было отчего дрожать, и даже очень. Это была предпоследняя карта в игре смелых авантюристов. Если священный меч Будды не найдется в Городе Бессмертных, где искать его тогда? В великой пагоде Швемадо? А если его и в Швемадо не окажется? Страх перед возможной неудачей заставлял дрожать людей, которые сотни раз с улыбкой смотрели в глаза смерти.
Когда стрелки часов показали половину двенадцатого, они вскочили на ноги, как один человек, и с карабинами в руках бросились к выходу.
— Смелей, друзья! — сказал капитан дрожащим голосом. — Мы разыгрываем предпоследнюю карту.
Друзья вышли на улицу. Ночь была восхитительная, теплая, напоенная пряными ароматами. Яркая луна сияла на небе, смутно отражаясь в водах реки и заливая своим светом уснувший Город Бессмертных; дул свежий ветерок, приносивший с собой чудные запахи; слышался мелодичный звон колокольчиков, которыми увешаны пагоды. Ни одного освещенного окна, ни одной отворенной двери, ни души на улицах. Ни звука, ни крика, ни песни. Слышался только рокот великой реки, ударявшей свои воды о берега, утесы и сотни стоящих на якорях лодок.
Продвигаясь вперед осторожно, один за другим, с ружьями под мышкой, готовые скорее сразиться с ночной стражей, чем отступить хотя бы на один шаг, в двенадцать часов они пришли на широкую площадку, где величественно возвышался Киум-Доджэ, или королевский монастырь, одно из самых красивых зданий Амарапуры, достойное соперничать с пагодами Швемадо, Рангуна, Пагана и Мьянауна.
Огромный монастырь был окружен стенами и разноцветными колоннами; весь в украшениях, в золоте, в арках, шпилях, башнях, он поднимался вверх несколькими этажами, один другого меньше, и оканчивался
