Живём мы дружно. Я мужественно добываю деньги, все остальные дружно превращают их в завтраки, обеды, ужины.
Итак, совещание по случаю приобщения моей семьи к моде проходило в бурной обстановке. Наша дружная семья во взглядах на породу своего будущего друга дружно разошлась.
Дядя Отто Гугович категорически требовал приобрести болонку как более гомеопатическую собачью породу.
Жена требовала серого английского дога.
Лизэт – фокса.
Катэт – шпица.
Я – сеттера-гордона.
Павло от выбора породы воздержался и лишь спросил, у каких ещё собак бывают искусственные зубы.
В конце концов решили разыграть лотерею.
Номерки тянул Виктор и амкнул сеттера-гордона. Мог сын пойти против отца?
Теперь у нас есть обворожительная сука. Зовут её Гарна.
Ах, товарищи! Ах, люди!
Если б вы знали, какая прекрасная модная жизнь настаёт, когда в квартире появляется наш друг собака.
Первый день пребывания у нас Гарной – день повального восторга и радости.
Больше всех восторгался сосед молодой врач Мусий Иванович.
Он клялся памятью великого хирурга Пирогова, что такой рваной раны, какую сделала Гарна на правой ноге тети Лизэт, не видел ни один доктор на земле.
– Не стоните, – успокаивал он тётю. – Это же красота! Класс! Не! Вы посмотрите! Всё как на ладони! Вот кожные покровы. Вот фасция. Вот мускулы – musculus gastrocnemius. Вот артерия. Видите – кровь льётся. Если струится – значит, артерия, а если б текла медленно, то б была вена.
– Спасайте! – вопила тётя Лизэт. – Перевязывайте! Умираю!
– От такой раны быстро не умирают. От такой раны вы можете умереть не ранее субботы, когда у вас начнется гангрена, – авторитетно успокаивал Мусий Иванович, кончая перевязку. – Прекрасная рана, – продолжал он, неумело пряча трёшку в боковой карман. – За пять лет учебы в мединституте не видал такой раны... Иди-ка сюда, собачка, я тебя поглажу... Где она?
– Она вот тут, – послышался из коридора голос Павла. – Доедает вашу вторую калошу.
– Ам-ам, – пояснил Виктор.
– Чёрт знает что, – смутился врач. – Новые калоши...
– Она ест не только новые, – добавил наблюдательный Павло. – Перед этим она съела боты тёти Катэт. А боты очень старые, рваные.
– Паршивка! – влетела из коридора Катэт. – Не собака, а троглодит какой-то. Я же говорила, лучше б шпица. Благородная порода.
– Гарну заперли в ванную.
Вечером к нам зашёл знакомый Федор Михайлович. Охотник, собаковод.
Пили чай.
– Прогуливался. Погодка чудесная. Можете представить, какую я сейчас отличную колбасу купил, – говорил Федор Михайлович. – Целое кило. Советую и вам.
– А мы собаку купили, – сказал Павло, схлёбывая с блюдечка чай.
– Собаку? – подскочил Федор Михайлович. – Чего же вы молчите?
– Тётя уже кричала, – проинформировал Павло, не отрываясь от блюдечка.
– Показывайте! Я же на собаках собаку съел, – захохотал Федор Михайлович.
Привели Гарну.
– Ого! Неплохой пёс. Так-так, – рассматривал её со всех сторон Федор Михайлович. – Перо[19] как следует, колодочка[20] что надо. Добрячий пёс.
– Премированный, – с гордостью сказал я. – Её мама на всесоюзной сельскохозяйственной выставке...
– На собачьей, хотели вы сказать?
– Именно на сельскохозяйственной съела премированного голландского петуха вместе с перьями и медалью, висевшей на шее петуха.
Но этот дифирамб перебил радостно-звонкий голос Павла, который вбежал в комнату и затанцевал, припевая:
– Видите? Видите? – поймал я за руку Фёдора Михайловича, высунувшегося в коридор. – Вся в мамашу. Апорт, Гарна!
– Апорт – значит подай, – зарычал Фёдор Михайлович. – Как же она подаст, если уже проглотила, чтоб она сдохла. Кило ж колбасы!
– А глаза? Глаза! – не унимался я. – Обратите внимание. Ум. Осмысленность. О, вы ещё не знаете Гарну!. Хотите, скажет цену вашей колбасы? Гарна! Же ву резон колбаса? Труа рублей а кильо? Гарна! Вуй!
– Гав, – подтвердила Гарна, облизываясь.
– Слышали? Три рубля.
– Два девяносто, – вздохнул Федор Михайлович.
– По талону брали?
– Так.
– Гарна угадывает цены товаров свободной продажи. Класс, братец ты мой! Породочка! С аттестатом собачка! Сейчас покажу. Куда же вы убегаете?
Ужинали мы без Федора Михайловича.
За ужином по предложению дяди решили матрац для Гарной снять с моей кровати.
– Непремированные литераторы могут переспать и без матраца, – сказал дядя.
Я тоже голосовал за.
Спал я на голой сетке. Снилось, что я не я, а гончая, и меня премировали на собачьем конкурсе.
Проснулся я от боли. Укусил сам себя за ногу.
А утром дядя не мог найти свои вставные зубы, что положил на ночь на столик у своей кровати.
Иду сегодня со службы на обед. Под дверью своей квартиры вижу всю детвору нашего двора. Дико хохочет.
– Чего вы тут делаете?
– Концерт, дядя.
– Какой концерт?
– В этой квартире какой-то малахольный купил собаку, и она поёт. Как только тётя заиграет и запоёт, собака тоже поёт, а мы спорим, у кого лучше выходит.
Я насторожился. Катэт пела романс Шуберта. Гарна выла. Я подхватил за компанию, и лишь мой голос обеспечил перевес вокальным дарованиям Гарны.
