Сияет Саша, ничего не говорит, а его мать, отец, бабка, дед на нас наседают:
– Вы сюда приехали лясы точить или дело делать? Ребёнка спасайте. Мы жаловаться будем!
Я осматриваю комнату. Что-то зелёное блестит под креслом. Поднимаю – пуговица.
– Эта?
– Эта, – и вся четвёрка рдеет со стыда. Хотелось им предложить: «Ну-ка, попробуйте по очереди, можно ли эту пуговицу проглотить?». Сдержался. Ещё жалобу настрочат.
Однако жалобу на нас в тот день всё-таки написали другие. Пока мы пуговицу искали, на соседней улице в самом деле скорая нужна была.
Как-то вызывают бригаду.
Мчимся. В подъезде на нас набрасывается довольно несимпатичная старуха:
– Вы из самашедшего дома? Я вызывала. К соседу...
– Ни из какого мы дома. Мы скорая помощь.
– Тогда вы мне не подходите. Я думала, из самашедшего дома санитары приедут, соседа попугают. Удочки в передней разбросал. Я ему – замечание, а он на меня зверем глядит, глаза кровью налились. «Самашедший, я сейчас тебе из самашедшего дома санитаров позову!» Да к телефону. А это вы приехали... Скажите, а вы б не могли его в самашедший дом забрать? Не насовсем, а так, попугать? Чтоб больше не смотрел на меня зверем?
Сказал я старушенции пару тёплых, виноват и остался. Жалобу на меня подала. Вышло, что я старый грубиян. Пояснительную записку писал.
А то приедешь... Лежит. Наклонишься – от него прёт, как от самогонного аппарата. На работе не был, прогулял. За бюллетенем в поликлинику ноги не несут. Дружки вызвали скорую. Мол, не разберутся, для оправдания на работе справочку и дадут.
А вот ещё история... Подъезжаем по адресу. У подъезда уже стоит машина нашей скорой. Эге, шуточки плохи. И бегом по лестнице. Навстречу другая бригада спускается.
– Вы куда?
– В семьдесят шестую.
– Давай, ребята, назад. Мы оттуда. Поцапались две соседки, до истерики друг дружку довели. Одна за сердце да к телефону. Кричит: «Вызову скорую, они мне справку дадут, что ты меня до инфаркта довела!» Накапали ей валерьянки, проживёт ещё сто лет. С таким сердцем никакие инфаркты не страшны. Поворачивайте.
И мы вернулись. Откуда же нам знать, что вторая тоже вызвала скорую по телефону- автомату.
Вот так и получается, нехорошо получается. Ждут нас в другом месте не дождутся, а мы по пустякам мотаемся. Вы теперь сами видите, что черепахи-то мы не всегда по своей вине.
Бегу! Нашу бригаду вызывают. Может, кто пуговицу проглотил, а может, что и серьёзное. Всякое бывает...
Иван Сочивец
Флюс
На этот раз Архип Митрофанович Трясогузка решил выступить принципиально.
Прежде, когда не было известно, как сложится ситуация на собрании, он считал целесообразным прослушать хоть половину выступлений, взвесить, куда оно клонится, отметить, чем всё это может кончиться, а уж тогда смело поднимал руку.
– Выступающие товарищи уже говорили, – уверенно начинал Трясогузка, – а потому я, возможно, ничего нового и не скажу. Это закономерно, ведь наши мнения сходятся. А раз они сходятся, то какие же расхождения могут быть?
Возможно, и на этом собрании Архип Митрофанович занял бы именно такую позицию, но некоторые обстоятельства вверх дном перевернули его нутро, толкнули на отчаянный шаг.
Уже тот факт, что несколько суровый, но всегда приветливый директор пришёл на собрание с перевязанной щекой, навёл Трясогузку на мысль, что тут не всё в порядке.
«У директора – и вдруг подвязана щека!» – рассуждал Архип Митрофанович.
Ещё больше забеспокоился он, когда увидел, что на собрание явился представитель из высшей инстанции и сел в президиуме не рядом с директором.
Когда слово для доклада предоставили главному инженеру, Архип Митрофанович заёрзал на стуле. Его подтачивало: любопытство, чем всё это кончится?
В эту минуту слева от Архипа Митрофановича зашелестел листок. Трясогузка слегка повернул голову и увидел, как теплотехник передавал записочку заместителю секретаря парторганизации. Тот положил её на колени, прикрыл рукой и начал читать.
Внешне равнодушный Трясогузка покосил взгляд и нацелился на записку. «Директор... летит в трубу... больше смелой критики...» – промелькнули перед Архипом Митрофановичем слова записки, которую в тот же миг скомкал заместитель парторга.
«Так вот оно что! – забилось сердце у Трясогузки. – В трубу, значит, голубчик, летишь!»
Именно в этот момент и осенило Архипа Митрофановича. Здесь можно не только директора пропесочить, напомнить ему кое-какие обиды, но и показать себя принципиальным человеком, волевым, непримиримым к недостаткам. «Ишь, как присмирел, – поглядывая на директора, думал Трясогузка. – Сразу и флюс, и щеку разнесло, как услышал, что жареным запахло. Теперь ты, брат, в моих руках! Никто ещё и не догадывается, что, возможно, у представителя и приказ в кармане об увольнении нашего директора. Не зря же столько дней длилась проверка. Никто ещё и не поверит, что вот этот Apхип Митрофанович Трясогузка, которого в коллективе даже флюгером прозвали за то, что всегда свой нос, как говорят, держит по ветру, что этот Трясогузка отваживается выступить первым, тон в критике задать».
Архип Митрофанович уже видел себя на трибуне, слышал свой резкий уверенный голос, замечал, как после каждого его слова всё ниже опускал голову директор.
Увлечённый воображаемой критикой, Архип Ми-трофанович не слышал, о чём докладывал главный инженер. Он только видел, что директор всё чаще прикладывает руку к пухлой щеке и морщится.
Всё было взвешено, решено. Надо лишь набраться духу, смелости.
Уже докладчик заканчивал своё выступление, как вдруг увидел на полу смятый листок, который только что читал заместитель секретаря. Незаметно для соседей Apхип Mитрофанович протянул ногу и подогнал листок к себе. Нагнулся, поднял.
– Приступаем к дебатам! – объявил председательствующий.
«Есть представитель из совнархоза, – читал в это время вспотевший Трясогузка подобранную записку. – Директор просит в выступлениях рассказать, что из-за неисправности котельной много государственных средств лепит в трубу. Больше смелой критики!»
– Слово предоставляется нашему лаборанту товарищу Трясогузке, – как выстрел прогремело в зале и звонко отразилось в дрожащем сердце Архипа Митрофановича.
Еле-еле переставляя потяжелевшие ноги, Трясогузка поплёлся к трибуне.
– Выступавшие_ товарищи уже говорили, – выпалил он свои слова.
– Ещё никто не выступал! – _ послышалась реплика.
– Возможно, я ничего нового не скажу, – растерянно продолжал Трясогузка, – но это закономерно. Ведь наши мнения сходятся. А раз они сходятся, то и расхождений никаких не может быть. – Архип Митрофанович резко повернулся к президиуму и, пристально глядя на пухлую щёку директора, вдохновенно закруглился:
– Поэтому я целиком и полностью присоединяюсь к тому, что будет сказано товарищами
