свое первое плавание… А все ради чего? Ради этих маленьких золотых кружочков… А чем помогла мне там, на острове, эта куча золота и серебра? С легкостью я отдал бы тогда все это призрачное богатство за простую пенковую трубку!
Паганель: Да, но здесь, в цивилизованном мире, я полагаю, ваши сбережения вам пригодились?
Робинзон: Не столько мне, сколько моей семье. Они и нарадоваться не могли, когда увидели этот металлический хлам. А когда я попытался объяснить им, что все золото мира ничего не стоит по сравнению с человеческим разумом и парой сильных мужских рук, они решили, что я слегка помешался там, у себя на острове. А мне сдается, что это они все тут сумасшедшие… Поверите ли, сэр, иной раз мне кажется, что именно теперь, возвратившись к себе домой, я только и очутился на самом что ни на есть необитаемом острове…
Робинзон: Пропали… Точь-в-точь как тогда… Давно уже я ни с кем не говорил так откровенно. Да и с кем мне теперь откровенничать, если не с призраками…
А.А.: Ну как, дорогой Паганель? Что скажете вы об истине, которую Даниэль Дефо выяснил в результате своего эксперимента?
Паганель: Что и говорить, Робинзон кое-что понял за годы своего вынужденного одиночества.
А.А.: Не просто понял кое-что. Он сделал настоящее открытие: увидел, что в том мире, где он живет, все понятия, все ценности перевернуты, поставлены с ног на голову.
Паганель: И все же слово 'истина', мне кажется, здесь неуместно.
А.А.: Почему же?
Паганель: Истина – это научный факт. А вы же сами как дважды два доказали мне, что, согласно данным науки, ни один человек не мог бы прожить на необитаемом острове так долго и остаться при этом человеком.
А.А.: Да, это верно. Но Даниэль Дефо поставил свой удивительный эксперимент для того, чтобы выяснить 'внутреннюю прочность' не отдельного конкретного человека, а человека вообще. Его интересовала истина о Человеке с большой буквы. Истина, имеющая отношение ко всему человечеству. И он эту истину выяснил: отдельный человек мог сломаться в невыносимо тяжелой схватке с дикой природой. Но человечество эту схватку выдержало. Человечество победило-так же, как победил Робинзон…
Паганель: Кое в чем вы меня убедили. И все же я против того, чтобы сравнивать писателя с ученым.
А.А.: Но почему?
Паганель: Потому что фантазия писателя не подчиняется никаким законам.
А.А.: И в этом вы ошибаетесь. Художественное творчество тоже имеет свои законы, и они так же незыблемы, как законы научного познания.
Паганель: Нет-нет! Тут мы с вами ни за что не сойдемся! Прощайте!
А.А.: Погодите, куда же вы? Разве вы забыли, что мы с вами на острове?
Паганель: Вы правы! Опять проклятая рассеянность!.. Что же мне теперь делать? Неужели я вынужден буду до конца своих дней вести эту ужасную жизнь Робинзона?
А.А.: Успокойтесь, этого не произойдет.
Паганель: Почему вы в этом так уверены?
А.А.: Потому что это противоречит тем самым законам художественного творчества, о которых я говорил. Здесь, в Стране Литературных Героев, каждый получает лишь то, чего он заслуживает!
Паганель: А я?
А.А.: А вы, я полагаю, вполне заслужили право на теплый халат и чашку ароматного горячего шоколада!
Путешествие одиннадцатое. Суд над Томом Сойером
А.А.: Ты знаешь, Гена, а нам опять письмо!
Гена: Небось, снова от Бабы-Яги?
А.А.: О нет, на этот раз оно, напротив, от удивительно благовоспитанного человека…
Гена: Это от кого же?
А.А.: На, прочитай сам.
Гена (
Вот кляузник, а?! Да, тут еще приписка: 'Забыл сказать. Позавчера Том показал язык учителю воскресной школы Доббинсу. Так что лучше не просто перевести Тома в отрицательные, а вообще выгнать из Страны Литературных Героев…' Архип Архипыч, вы чего молчите? Вы, что ли, не поняли, кто это? Это же Сид, брат самого Тома Сойера!
А.А.: Ну да, он. А что тебя тут удивляет?
Гена: Да нет, то, что он такую кляузу прислал, меня не удивляет. А все-таки-вот подлец какой, а?
А.А.: Так или иначе, а нам с тобой придется прислушаться к его