– Ирка… Ирка… – беспомощно скулила Дорохова, продолжая настойчиво вкручивать подсвечник в зазор между стопками белья.
– Да что с тобой случилось-то?
– Ирка! – Она повернулась с вытаращенными от ужаса глазами. – Сейчас Сева приедет… Славика забирать. Мне только что звонила мать Балагуры. Она, знаешь, как его называет? Зять!.. Мы с ней договаривались, что она сама Славика заберет часов в девять. А она мне говорит: мол, зять на машине, он и отвезет. Видишь, как быстро в оборот взяли моего Лихоборского?
Я подошла к Оксанке, решительно отобрала у нее злосчастный подсвечник и сказала:
– Так, живо в ванную краситься! И сними с себя это позорище! Что за тельник и драные шорты? Оденься как-нибудь посексуальнее!
– Как, Ирочка? Это самое сексуальное…
Я стала ее упихивать:
– Давай-давай, не трать время! Дуй краситься. Я пока тебе что-нибудь подыщу. Где у тебя шмотки лежат?
– Там, с левой стороны! – махнула мне Оксанка и стремглав ринулась в ванную.
Я подошла к шкафу. Широко распахнула его и стала примеряться к висящим нарядам. Несколько платьев были очень даже откровенными. Но у Лихоборского могли закрасться подозрения – с чего бы это вдруг Дороховой расхаживать по квартире в таких туалетах?
А что, если попробовать расклешенную мини-юбку и вот эту беленькую маечку?
Не успела я извлечь все это из шкафа, как в дверь раздался звонок.
Обернувшись в ужасе на этот звук, я через секунду увидела фактически свое отражение – точно такое же перекошенное лицо Оксанки. Она вбежала в комнату, держа в руке карандаш для подводки. Один глаз ее был сурово обведен по контуру, причем настолько криво, что было больно смотреть.
– Твою мать! – схватилась я за голову. – Дорохова! Твои руки оторвать и выбросить!
– Ира, – бледными губами прошелестела Оксанка. – Иди открой ему. А я закроюсь в ванной и вскрою себе вены.
Тут в комнату вбежал Славик:
– Оксана, там звонят! Это, наверное, за мной приехали!
– Да-да, – закивала Дорохова. – Собирай пока диски и провода. Сейчас я тебе дам пакет.
– Какой пакет? – заорала я на нее. – Иди смывайся! Быстро! Я пошла открывать.
Лихоборский слегка удивился, увидев меня, но вида не подал.
– Привет, – сказал он. – Ну что там, парень готов к отъезду домой?
– Всеволод, да ты проходи. Он пока еще свои подарки собирает.
Я оглядела Оксанкиного возлюбленного с ног до головы. Как обычно, на высоте! Весь в черном. И ненавязчивый запах парфюма. Да такого, что аж все эрогенные зоны активизируются.
Всеволод, поколебавшись, все же переступил через порог, с любопытством осматриваясь по сторонам. А тут появилась и сама хозяйка квартиры. С огромным красным пятном вокруг глаза. И неуверенно натягивающая тельняшку на дырку на заднице.
Еще и не причесалась, бестолочь! Вылезла! Как галчонок из Простоквашино!
– Привет, – обратилась она к Лихоборскому. – Проходи. Так и быть, налью тебе кофе. Растворимого, как ты не любишь.
– Спасибо, у меня достаточно того, чего я не люблю.
Он почему-то смотрел, пока говорил, на тоненькие Оксанкины ножки, торчащие из шорт.
– Ну, все равно пройди. Чего в дверях-то стоять? Я сейчас Славику помогу собраться, тогда и пойдете.
Тут я решила взять инициативу в свои руки:
– Нет, ты давай все-таки налей гостю чего-нибудь. А я пока помогу собраться Славику.
– Не надо ничего, – покачал головой Всеволод. – Если можно, побыстрее, у меня не так много времени.
– Как скажете, сир, – с деланным безразличием пожала плечом Оксанка. И, повернувшись к нему своей невозможной дранью, направилась в комнату.
– Пойду и я на выручку, – подмигнула я Всеволоду, которому эта дрань, кажется, очень даже понравилась. Во всяком случае, пялился он на нее достаточно откровенно.
Славик ползал по ковру, собирая диски в коробки. Оксанка выдергивала и скручивала провода. Присев рядом с ней на корточки, я тихо-тихо шепнула:
– Может, мне уйти?
– Ага, и Славика с собой незаметно вынести, – также едва слышно отозвалась подруга.
Тогда я уже совсем сунула губы в ее ухо:
– Можешь мне не верить, но он тебя хочет со страшной силой.
– Толку-то…
– Выйди к нему. Зажми хорошенько…
– Оксана, я все! – радостно доложил Славик.
– Угу, я тоже. – Оксанка поднялась, взяла пакет с игровой приставкой, сунула туда собранные Славиком диски и передала ему. – Держи! Много не играй: глаза будут болеть… – И тут же, вспомнив что-то еще, кинулась к шкафу.
Достав оттуда какой-то сверток, она подпихнула мальчика к выходу:
– Идем, а то Всеволод очень торопится.
Подойдя к Лихоборскому, который стоял, опершись о дверь плечом, она сказала:
– Возьми! Это для маленького. Передай Полине от меня. Тут одежда для новорожденных, я из Лондона привезла.
– Передам. – Он, не глядя, взял протянутый сверток. – Кто тебе в глаз дал?
Оксанка, смутившись, схватилась за покраснение:
– Это еще в Лондоне… На Бейкер-стрит… Ударилась о памятник Шерлоку Холмсу.
– Изящно солгала, – сдержав улыбку, ответил Всеволод. И взглянул на Славика: – Ну что, ты готов?
– Да, я уже все. – Мальчик как раз зашнуровывал вторую кроссовку. Потом он чмокнул Оксанку и вслед за Лихоборским вышел на лестничную площадку.
– Счастливо оставаться, девушки, – кивнул нам Всеволод на прощание.
– И вам не болеть! – Оксанка хлопнула дверью.
Мы остались в опустевшей прихожей вдвоем.
– Ты в порядке? – спросила я ее.
– В полном. Сейчас пойду, ему на башку пакет молока сброшу.
– Это правильно, – одобрила я.
Но через минуту от Оксанкиной бравады не осталось и следа. Вернувшись на кухню, она, как карамель, растеклась по барной стойке и на протяжении часа молча грустила, никак не реагируя на мои приободряющие реплики. Потом сказала:
– Ты знаешь, Ирка, сейчас почему-то особенно плющит. Было время, когда я о нем почти не думала. Вернее, думала, но вот здесь так не болело, – она собрала в узел тельняшку на груди, – а теперь хоть волком вой.
– Да потому что не фиг, Оксанка, в благородство играть! У тебя жизнь одна, ты пойми! Пролетит – не заметишь. Будешь себе на старости лет локти кусать, что свою единственную
