ластика и инженерной линейки вносил в него все новые и новые изменения, время от времени устало потирая виски. Рядом с ним, на самом углу стола, стоял старенький радиоприемник. Громкость приемника была почти убрана, и потому звук из его динамика был еле слышен. Гордым голосом невидимый диктор объявлял всей стране о господстве германских кораблей в Атлантике, об успешных бомбардировках Люфтваффе английских городов и о достижениях немецкой армии на востоке.
— Карл, — устало позвала инженера жена. — Карл, идем спать.
Губер не ответил. Он вдруг нетерпеливо поднял вверх руку, прося супругу о тишине, и, пристав, наклонился ближе к приемнику. Монотонным голосом диктор сделал несколько объявлений, касавшихся демографической политики государства, заострил внимание на нынешних сферах интересов третьего Рейха и, по ходу своего равнодушного повествования, вскользь упомянул о необходимости продолжения депортации еврейского населения на Восток. Затем, без какой-либо паузы, он сухо и совершенно обыденно перешел к экономическим новостям и сводкам погоды. Карл откинулся на спинку удобного кресла и снова о чем-то надолго задумался, не сводя глаз со старого радиоприемника, из которого продолжали доноситься редкие потрескивания и невозмутимый голос немецкого диктора. Через несколько минут, очнувшись от размышлений, Губер аккуратно положил карандаш и ластик на край незаконченного чертежа, налил себе стакан воды, выпил ее короткими, нервными глотками, погасил в кабинете свет и отправился отдыхать. Он решил забыть о скверном чувстве, которое весь сегодняшний вечер тлело где-то в глубине его сердца в виде страшного, леденящего душу немого вопроса. Ведь, в конце концов, он был инженером, а не философом. Да и по поводу войны и политики пусть ломают головы военные и политики. А ему было просто необходимо целиком и полностью сосредоточиться на своем новом заказе.
Глава IX
Шольц стоял сбоку от очереди и смотрел на двигавшийся мимо него людской поток скучающим взглядом. Большинству из этих людей оставалось жить не более десяти часов. Многие считают, что человек способен предчувствовать свою гибель, что за какое-то время до смерти его вдруг охватывает тревога и осознание того, что конец уже близок. Кто-то смиряется с этим предчувствием и принимает происходящее с невозмутимым спокойствием. Кто-то до последних минут старается действовать и тем самым отдалить наступление своей последней минуты. Он много раз слышал все это. Но, каждый раз провожая взглядом проходившую мимо него людскую колонну, Курт не переставал удивляться тому, как на самом деле ведут себя те, кто был обречен на гибель.
Рядом с собой он мог наблюдать людей самых разных возрастов и сословий. Какой-то старик прошагал мимо, показывая всем своим видом, что охранникам нужно проявлять побольше уважения к его возрасту. Тучный мужчина, державший в руке дорогие часы, пристегнутые золотой цепочкой к черному сюртуку, беспокойно выглядывал из-за плеча впереди идущих, видимо, стараясь понять — надолго ли еще затянется весь этот утомительный и скучный процесс. Следом шла, очевидно, целая семья. Трое бородатых мужчин — двое молодых и один постарше — и еще женщина, взявшись за руки, поддерживая друг друга, медленно брели навстречу неизвестности. За ними — дама лет сорока пяти; она несла на руках девочку. Девочка плакала, а женщина ласково успокаивала ее на незнакомом Курту языке и тихонько покачивала. Следом двигалась красивая девушка, темноволосая, стройная, в элегантном темно-сером пальто. Она бросила на Курта короткий встревоженный взгляд, и прошла дальше, то и дело поправляя прическу. Девушка держала за руку мальчика лет, очевидно, шести, который постоянно крутил головой и с интересом рассматривал карабины и автоматы охранников. Многие из прибывших спокойно разговаривали друг с другом. Многие одергивали детей, прося, чтобы они вели себя тише и не доставляли неудобств остальным. Кто-то даже пытался заговаривать с охранниками, на что те неизменно улыбались и дружелюбно по- немецки отвечали: «Да, да. Работать, работать».
Шольц перевел взгляд в конец очереди. Она тянулась почти до шоссе, ведущего к Люблину. Значит, еще, как минимум, час. И Курт, пройдя немного вперед, снова погрузился в свои привычные мысли.
«Все-таки, насколько любопытно все это, — думал он, наблюдая, как проходят мимо него все новые и новые люди. — У каждого из них когда-то была своя жизнь. Был свой дом и своя семья. Были друзья, родные, знакомые. Но, оказалось, что судьба у них всех, в конечном итоге, одна. Совсем скоро их жизнь оборвется, и они будут лежать во рву, ожидая, когда до них дойдет очередь. А потом превратятся в невесомый пепел, который ближайшим составом отправят на запад или вывезут подальше от лагеря и развеют по местным окрестностям, чтобы не осталось ни следов, ни доказательств того, что все эти люди были когда-то посажены в поезда и доставлены сюда для особого обращения. Всех уравнял тысячелетний Рейх. Для всех уготовил свое место в истории».
Шольц вдруг заметил, как заключенная из команды, помогавшей собирать и сортировать вещи, как будто случайно оказалась рядом с девушкой в темно-сером пальто и принялась что-то негромко объяснять ей, схватив за рукав и с тревогой поглядывая на мальчишку, идущего рядом с нею. Курт мгновенно сделал знак одному из охранников и взглядом показал в направлении девушек. Охранник, проследив взгляд оберштурмфюрера, оживился, быстрым шагом подошел к заключенной и, громко крикнув, оттолкнул ее в сторону. Но узница, даже отойдя, продолжала делать попытки что-то объяснить темноволосой девушке в очереди. Тогда охранник взял нарушавшую порядок заключенную за горло и сильно толкнул назад. Узница, не сумев устоять на ногах, неуклюже упала на землю, но тут же поспешно поднялась и отошла подальше.
Курт отвернулся.
«Где предел тому, что мы совершаем? — продолжал думать он, сделав несколько шагов для разминки. — Не получится ли так, что в ближайшем будущем за окончательное решение[5] и специальные акции[6] придется кому-то нести ответственность, и ответственность, надо признать, серьезную? Конечно, до сих пор все было прекрасно. Большие люди в Берлине приказывают, а мы исполняем. И все довольны. Но, ведь известно, что все хорошо только до тех пор, пока все хорошо. Что, если война на Востоке будет Германией проиграна? Да, сейчас в это невозможно поверить. Ведь все говорит о том, что там нас ожидает победа. Военных мы берем в плен сотнями тысяч. Наши войска продвинулись вглубь территории противника с колоссальным размахом. Пропаганда ежедневно трубит о все новых и новых планах нашей элиты. Поводов сомневаться, вроде бы, нет. Но вдруг? Что, если — я просто рассуждаю — советы придумают новое мощное оружие? Или англичане совместно с американцами вступят в войну не на словах, а на деле, и тогда Германии придется воевать на два фронта? На нас работает столько стран, но, даже при этом, повсеместно ощущается огромный дефицит материалов и продовольствия. О топливе и упоминать не стоит. Даже печи модернизируют, чтобы впредь вместо дорогостоящей нефти использовать сомнительный кокс. Что, если в подобной ситуации появится фактор, который и обеспечит советам необходимый им перевес? Об этом, возможно, пока никто не задумывался, а потому и вариантов решения нет. Но, в таком случае у союзников появится много серьезных вопросов. И, особенно, вопросов относительно проведения специальных акций и, вообще, плана окончательного решения, который на бумаге, может, и выглядит весьма безобидно, но ведь на самом-то деле… Сейчас вся наша уверенность в безнаказанности держится на наших успехах и еще на непоколебимой вере в победу. Но, если ветер подует в другую сторону, рассчитывать на снисхождение будет, по меньшей мере, наивно. Ответственность придется нести, и тогда уже прикрыться идеями тысячелетнего Рейха и борьбой со всемирным еврейством не выйдет. Отвечать за все сделанное придется совершенно конкретным людям. И не только людям с самого верха, которые отдавали приказы и ставили
