Каждый вечер они возвращались и, разбросав в беспорядке куртки, плащи и шарфы по полу прихожей, удалялись в le quartier des enfants, чтобы играть весь вечер напролет во все более и более усложнявшийся «Кинотеатр на дому», причем теперь они уже начали записывать счет.
Для Мэттью это были замечательные дни. Иногда, возвращаясь с занятий, он выходил из метро на Вавэн или Данфер–Рошеро, а затем упругой походкой проходил все оставшееся расстояние до дома, приятно возбужденный перспективой провести еще один вечер в обществе своих возлюбленных учителей и мучителей.
Но, разумеется, подобное положение дел не могло длиться вечно. Ибо все наркотики берут свою жертву в плен одним и тем же способом, аналогичным тактике картежного шулера, который позволяет своей жертве слегка отыграться перед тем, как окончательно обчистить ее. Teo и Изабель были прирожденными наркоманами, и свои ненасытные аппетиты они удовлетворяли при помощи единственных известных им опиатов — кинематографа и самих себя. И Мэттью — который, останься он в родном Сан– Диего, со временем, после непродолжительного флирта, терпеливого, полного улыбок и взаимопонимания и закончившегося первой сексуальной победой, неизбежно женился бы на одной из своих одноклассниц, — Мэттью отважно и бесповоротно, испытывая одновременно желание и страх, отдал себя на произвол этих переменчивых страстей.
Первая, первобытная фаза игр в «Кинотеатр на дому» продлилась недолго. Изабель быстро наскучило ждать, когда подвернется возможность нанести решающий удар, и она форсировала ход событий.
Как–то вечером она появилась в белом халате, импровизированном белом тюрбане и черных очках в белой оправе, словно голливудская кинозвезда тридцатых годов, растянувшаяся в расслабленной позе на веранде своего особняка где–нибудь в Бель Эр. В этом виде она заглянула в комнату Teo, где он и Мэттью читали друг другу вслух отрывки из старых номеров «Кайе дю Синема». Ее блестящие глаза юрко скользнули по сваленным в кучу журналам, книгам, разбросанному нижнему белью, недоеденным сандвичам и шелухе от арахиса. Улыбнувшись хитро, Изабель взяла одну из своих сигарет и начала отбивать ее концом по пачке злобное, мелкое стаккато. Затем она все же закурила и, не переводя дыхания между затяжками и пережевывая каждое слово так, словно это была жевательная резинка, промолвила краешком рта:
— Ну и помойка!
Teo, не отрывая глаз от страницы, которую читал, механически откликнулся:
— Элизабет Тейлор в «Кто боится Вирджинии Вулф?»
Изабель торжествующе воскликнула:
— Неправильно!
— Нет, правильно!
— Нет, неправильно!
— В первой сцене Элизабет Тейлор… — Внезапно Teo остановился, осознав свою ошибку. — Боже мой, конечно же! Она подражает Бетт Дейвис, разве нет? В…
— В какой картине, драгоценный мой братец?
— Боже, я должен помнить! Я вообще видел этот фильм?
— Мы смотрели его вместе.
— Разве?
Он задумался.
— Дай подсказку.
— Не дам.
— Ну, будь другом! Скажи хотя бы, кто режиссер.
— Не скажу.
— Скажешь!
— Нет.
— Сколько слов в названии?
— Ни за что!
— Неужели тебе трудно? Голос Teo стал заискивающим.
— S'il te plait{54}, Иза, s'il te plait!
— Нет.
— Первая буква первого слова?
— Боже, как он жалок! — хмыкнула Изабель. — Не правда ли, Мэттью? Просто жалок!
— Мэттью! — возопил Teo. — Ты–то наверняка знаешь!
Но Изабель потребовала от Мэттью, чтобы тот молчал. Разве сфинкс подсказывал ответы Эдипу?
Вскоре Teo был вынужден признать свое поражение.
— «По ту сторону леса», — сказала Изабель. — Режиссер — Кинг Видор{55}. С тебя штраф.
— Сколько?
— Нисколько, — ответила она по–прежнему тоном Бетт Дейвис. — На этот раз будешь платить натурой.
— Как это — натурой?
Изабель сдвинула черные очки на кончик носа, бросила на него взгляд поверх оправы и холодно изрекла свой приговор:
— Я хочу, чтобы ты сделал сейчас перед нами то, что ты делал перед ее портретом, не зная, что я за тобой слежу.
На последних словах она сняла очки совсем и указала ими в направлении овального портрета Джин Тьерни.
Просьба звучала загадочно — по меньшей мере, для Мэттью, который тем не менее почувствовал, как в комнате сгустились какие–то новые тени — тени, которых пока что не отбрасывал ни один предмет, — и ответом на нее было столь глубокое и напряженное молчание, что его можно было услышать, несмотря на все посторонние, а вернее сказать, посюсторонние звуки. Напрасно голос Трене пытался побороть его:
Ce soir c'est une chanson d'automne
Devant la maison qui frissonne
Et je pense aux jours lointains.
Que reste–t–il de nos amours?
Que reste–t–il de ces bon jours?
Une photo, vieille photo
De ma jeunesse.
Que reste–t–il des billet–doux,
Des mois d'avril, des rendevouz?
Бросив взгляд на Мэттью, Teo вновь повернулся к сестре, чувствуя в горле тоскливый комок.
— Не имею ни малейшего представления, о чем это ты говоришь.
— А я уверена, что имеешь, лапочка, — ответила Изабель вкрадчиво. — Имеешь, да только не знал, что я это тоже знаю. Как–то ты пришел домой из школы и запер дверь, а затем заскрипели пружины матраса — ради всего святого, ты что, думаешь, я совсем дура, чтобы не догадаться, чем ты там занимался? Кроме того, замочная скважина прямо напротив кровати.
Bonheurs fanes, cheveux au vent,
Baisers voles, reves mouvants,
Que reste–t–il de tout cela?
Dites–le–moi.
Un p'tit village, un vieux clocher…
