О, юность моя!

— Там.

Леська вымыл руки, оделся и взбежал наверх. У две­ри в комнату Карсавиной он услышал каркающий голос Абамелека:

— Я категорически не хочу, чтобы этот парень у нас бывал! Он в тебя влюблен!

— И я в него, — сказала жена.

— Ого! Может быть, вы уже и целовались? — спросил муж.

— Я его любовница, — сказала жена.

— Я не говорю, что ты его любовница, но этот мо­лодой человек...

— А я говорю, что я его любовница.

На Леську вдруг напал такой страх, что сердце кинулось под горло, и он убежал в свой погреб.

Утром Даша снова спустилась к Елисею:

— Елисей! Вас требуют Алла Ярославна.

— Артемий Карпыч тоже там?

— Нет.

Леська постучался.

— Войдите!

Это был голос Аллы Ярославны, такой ясный голос, какого он у нее давно не слышал.

— Лесик! Как я по тебе соскучилась. Поди сюда.

Елисей подошел. Алла притянула его к себе и жарко поцеловала в губы.

— Садись.

Леська сел. Алла взяла его руку.

— Ну вот, наконец мы свободны. Артемий Карпыч согласился меня оставить.

— Как оставить?

— Навсегда. Мы разошлись.

— Вы уже не муж и жена?

— Понял, наконец, — рассмеялась Карсавина.

— Значит... Теперь ваш муж — я?

— Ну нет. Зачем же... Замуж я не собираюсь. Мы будем принадлежать друг другу столько, сколько нам захочется.

— Я хочу всю жизнь!

— Хорошо.

— Вы это как-то несерьезно говорите.

— Любовь на всю жизнь — это в наших с тобой об­стоятельствах несерьезно.

— Почему?

— Да ведь я старше тебя на целых двенадцать лет.

— Это не имеет значения.

— Сейчас — да. Но лет через десять... Женщины очень меняются.

Вошла Вера Семеновна.

— Елисей! Идите на балкон.

— Плакать будете?

— Поплачу немножко.

Леська вышел на балкон. Пляж уже поостыл. Купа­ющихся не было, но было много влюбленных. Они ле­жали у воды в одежде и, пересыпая ракушки из ладони в ладонь или выпуская из кулака струйку песка, гово­рили о любви.

Елисей думал о том, что он счастливее их всех, по­тому что ни у кого нет такой красавицы, как Алла Яро­славна. Подумать только: она допрашивала Леську в тюрьме и могла подвести его под пулю. А вместо этого... Но какой-то червячок все же подтачивает Леську под сердцем.

«Конечно, теперь я ее муж. Пускай мы не обвенчаны, но все-таки муж. Ради меня она разошлась с Абамелеком. Но на что мы будем жить? Алла больна. Работать не сможет. А я? В лучшем случае я могу прокормить себя: одна голова не бедна. Но как я смогу обеспечить жизнь Аллы?»

Он подумал о том, что у нее уже нет даже намека на второй подбородок, который так ему нравился. И го­лос потерял свою свежесть... Ему было так жутко перед будущим, что, когда его снова позвали, он не успел согнатъ туман со своего лба.

— Бедный Леся! — вздохнула Вера Семеновна. — Он определенно у меня худеет.

Потом утерла глазки надушенным платком и спо­койно выплыла из комнаты.

— Отчего мальчику взгрустнулось? — как-то по-матерински спросила Карсавина.

— Вы всегда будете называть меня мальчиком?

— До тех пор, пока это будет мне приятно.

Леська хотел рассказать ей о своей тревоге, но по­боялся, что она, пожалуй, сочтет его мещанином. Но жить-то все-таки на что-нибудь нужно?

К ночи снова появилась Вера Семеновна. Оказы­вается, она чего-то еще недоплакала, и Леську опять от­сылали на балкон, но ему это надоело. Он откланялся и пошел домой.

Дома его ждал Шулькин.

— Авелла, Елисей!

— Здравствуй. Ты от Еремушкина?

— Не от Еремушкина, а вместо Еремушкина.

— А что с Еремушкиным?

— Его послали в Скадовск.

— Да что ты? Как же он туда попадет?

— Очень просто: на рыбацком баркасе,

— Понятно.

— Теперь держи связь со мной.

— А что еще предполагается?

— Не знаю, Леся. Сейчас мы все ждем событий в Скадовске.

— Это произойдет скоро?

— По-моему, на днях. Ты заметил, сколько барж и буксиров подошло к нашему берегу?

— Нет. Я ведь живу от мельницы очень далеко.

— Вот-вот. Значит, теперь уже недолго, — сказал Шулькин, явно думая о чем-то своем.

7

Хотя сезон еще не наступил, Евпатория жила насы­щенной жизнью. С самого утра пляж был полон. Неда­леко от кафе-поплавка, как раз против «Дюльбера», покачивались на якорьках парусные лодки — «Посейдон», «Артемида», «Гелиос». Греки с обнаженными тор­сами аполлонов и гераклов, живописно полулежа на корме, приманивали более или менее моложавых стару­шек. А над пляжем стоял чудесный, ни с чем не сравни­мый мягкий гомон летнего моря, где лепет, плеск и ши­пение легкой зыби сливались с детским ликующим виз­гом и сияющим смехом женщин. Люди наслаждались солнцем, морем, дюнами, и никто не думал о том, что в это время казаки, снявшись ночью на баржах, подошли к Скадовску.

Но Шулькин об этом думал. Больше того, он кое-что знал. Поэтому он пришел в подвал к Бредихину.

— Есть хорошие новости! Казаки наголову разбиты под Хорлами!

— Ну? Вот это здорово! Подробности известны?

— Пока нет. Знаю только, что высадились они в Скадовске и кинулись по суше на Хорлы, но Красная Армия сбросила их в море. На Севастополь драпанули жалкие остатки.

— Спасибо, дорогой. Это хорошо, что ты ко мне при­шел.

Елисей подумал о том, что Еремушкин относился к нему сурово. Он приходил только тогда, когда ему что-нибудь было нужно, но никогда не приходил рассказать новости. А ведь он тоже вправе знать то, что