служанки и евнухи, чувствуя, что китайские красавицы утрачивают свое влияние, тотчас переметнулись к драгоценному человеку. Тут они во всех подробностях рассказали, как нечестивицы соблазняли его величество, как он по простоте душевной отвечал на их бесстыдные ужимки, и в Орхидее еще сильнее взыграла ревность.
Как раз в это время в ее сад пришла молодая китаянка, тоже осчастливленная императором, но впоследствии брошенная им. Она хотела узнать, где ее властелин, не думает ли он вернуться к ней, и тихонько спрашивала об этом в кустах одного евнуха. Орхидея, сидевшая у окна, заметила их. В ее глазах десятисаженным пламенем вспыхнул гнев; она сделала знак слугам, схватила „заговорщиков“ и учинила им жестокий допрос. В особую ярость ее привели белая кожа девушки, черные брови, крохотные ножки, обутые в красные расшитые туфли...
— У, подлая! — закричала Орхидея. — Разрядилась как лиса-оборотень, снюхалась с евнухом и выуживаешь у него сведения о его величестве?! Может, еще отрицать это будешь? Раздеть ее!
Несколько служанок подбежали к китаянке и сорвали с нее кто халат, кто юбку, так что через секунду все увидели высокую грудь и белые бедра девушки.
— Связать! — продолжала Орхидея.
Слуги связали китаянку нос к носу с евнухом и по приказу фаворитки начали бить их бамбуковой лучиной — бить жестоко, с оттяжками, после каждой из которых на теле показывалась кровь. Девушка кричала и плакала, но на двухсотом или трехсотом ударе замолкла, потеряв сознание. Тогда служанки достали из колодца воды и облили несчастных. Девушка снова застонала. Орхидея велела развязать ее, снять с нее туфли вместе с бинтами и, подгоняя бамбуковой лучиной, заставила ее ходить босыми изуродованными ногами. Каждый шаг стоил девушке нестерпимых мучений
Все вокруг было залито кровью. Брезгливо померившись, Орхидея велела утопить жертву в пруду, и с тех пор едва ли не каждый раз, когда император отсутствовал, она ловила очередную китаянку, пытала ее, а затем топила. Некоторые девушки, боясь пыток, подкупали евнухов и бежали из дворца; другие вешались или сами топились. Словом, очаровательный Парк радости и света превратился в кромешный ад, где стенали духи и завывали черти».
Далее романист описывает, как император узнал о зверствах Орхидеи и даже хотел казнить ее, но она ловко оправдалась перед монархом. И хотя этот эпизод вроде бы не имеет прямых документальных подтверждений, я все-таки помещаю его для историков (не говоря уж о других читателях), потому что не раз убеждался в большой достоверности книги Сюй Сяотяня.
Цитируемый роман, по существу, не противоречит историческим данным: с помощью авторского воображения, вполне естественного и даже необходимого для художественной литературы, он лишь дополняет реальные факты, добавляет к ним новые яркие подробности, помогающие почти осязаемо ощутить атмосферу жизни не только в маньчжурской империи, но и в Китае последующих времен,
ПОЯВЛЕНИЕ НАСЛЕДНИКА
Разделавшись со своими соперницами, Орхидея, как говорится в «Сказании о тринадцати маньчжурских императорах», «вдруг обнаружила новое доказательство своей силы: оказывается, она забеременела от Сяньфэна, причем за неполный год сожительства с ним. До этого Сяньфэну не приносили успеха даже многие годы, а к императрице Цыань, единственно способной родить ему законного наследника, он почти не приближался, отталкиваемый ее чрезмерной строгостью. Главная надежда теперь была на Орхидею. Если она родит мальчика, то ему, пожалуй, можно будет передать престол! Охваченный такими мечтами, император еще больше полюбил свою фаворитку и исполнял все ее прихоти.
Как многие беременные, Орхидея часто капризничала, испытывала тошноту, но кроме беременности тут были другие причины: убив немало китаянок, она начала бояться привидений и ночью внезапно просыпалась от ужаса. Ей чудились стенания усопших; плод во чреве иногда казался вовсе не ребенком, а вселившимся туда дьяволом. Между тем живот ее все рос, и близилось время, когда она на несколько месяцев перестанет быть желанной для императора. „Кто может поручиться, что он не вернется тогда к своим любимым китаянкам? — лихорадочно думала она. — Надо во что бы то ни стало оторвать его от этих оборотней!“
Вскоре, лежа с его величеством на одной подушке, она посоветовала ему вернуться в зимний дворец, чтобы повидать жену, которую он давно не навещал, и больше заняться государственными делами. Сяньфэн терпеть не мог всяких бумаг и официальных приемов, но своей любимице отказать не мог — тем более что она твердила ему каждый день: „Не надо давать чиновникам оснований говорить, будто я околдовала ваше величество и оторвала вас от дел правления, даже от супруги. Какими глазами я взгляну в лицо ее величества, если обо мне пойдет такая молва?“
С этими словами она заплакала, и Сяньфэн, не выносивший ее слез, тотчас на все согласился. Через три дня они уже переехали в зимний дворец, чему сановники действительно были очень рады. Не потому, разумеется, что они были так обеспокоены своей службой, а потому, что этого им приходилось каждый день ездить на аудиенции из города в Парк радости и света, то есть за сорок ли. [14] Вставать они были вынуждены чуть ли не в полночь, чтобы в коляске или верхом поспеть на место до петушиного крика. Аудиенция устраивалась на рассвете. Передав свои доклады императору и получив его распоряжения, сановники возвращались в город. Ни снег, ни дождь, ни холод, ни жара не могли их задержать, и легко представить, как выглядела в непогоду дорога, изъезженная сотнями чиновников. Естественно, что теперь они в душе благодарили Орхидею, разведав, что именно она избавила их от этой напасти.
В городе фаворитка поселилась во Дворце сияющей весны и велела своим приближенным никому не говорить, что она ждет ребенка. Вот если родится мальчик, тогда можно будет и похвастаться. Таким образом, императрица не знала о беременности Орхидеи и не удивлялась, что император по-прежнему ночует у наложницы. А ночевал он у нее потому, что все больше привязывался к ней. Когда она заболевала, он лично следил, как ей готовят лекарства, сидел у ее постели, развлекал ее пирами, беседами и шутками. Считалось, что император переехал в город ради государственных дел, но в действительности из десяти аудиенций он удостаивал своим присутствием не более одной-двух, а на остальных заставлял гражданских и военных сановников попусту ждать себя».
Престолонаследник — будущий император Тунчжи — появился на свет в марте 1856 года. После этого, как подчеркивает Юй Жунлин, «положение Цыси при дворе окончательно укрепилось и ее повысили сразу на два ранга. Кроме того, Сяньфэн выдал ее младшую сестру за своего брата Чуня: впоследствии от этого союза родился еще один будущий император — Гуансюй. Во время всевозможных аудиенций, совещаний или приемов Цыси нередко бывала рядом с Сяньфэном, и это научило ее разбираться в государственных делах».
Уход за ребенком отнимал у Орхидеи даже меньше времени, чем у европейских придворных дам. Ведь в Китае новорожденному принцу полагалось ровно сорок нянек, среди которых было восемь кормилиц, восемь надзирательниц, поварихи, швеи, фонарщицы, уборщицы, в том числе женщины, специально занимавшиеся сбором драгоценных экскрементов. Когда мальчика отнимали от груди, кормилиц заменяли евнухами, которые учили его есть, ходить, говорить и т. д. С матерью он почти не виделся (не больше десяти раз в год), а когда виделся, не имел права много разговаривать — чтобы отличаться от простых смертных. К восемнадцати годам его женили.
Но мы еще недостаточно узнали о самом моменте рождения Тунчжи; нам поможет сделать это Сюй Сяо-тянь:
«Когда драгоценный человек Орхидея родила мальчика, она была немедленно произведена в драгоценные наложницы. Появление наследника скрасило все горести Сяньфэна (вызванные успехами тайпинов и иностранных интервентов, начавших вторую „опиумную“ войну.—
