квартире № 50…
Итак, Степа застонал. То, что он определил свое местонахожде ние, помогло ему весьма мало, и болезнь его достигла наивысшего градуса.
Он хотел позвать домработницу Груню и потребовать у нее пира мидону, но тут же сообразил, что это глупости, что никакого пирами дону у Груни нет. Хотел позвать на помощь Крицкого, простонал дважды: «Крицкий… Крицкий!», но, как сами понимаете, ответа ни какого не получил. В квартире стояла полнейшая тишина.
Пошевелив пальцами ног, Степа догадался, что лежит в носках, трясущейся рукою провел по бедру, чтобы определить, в брюках он или нет, и не определил.
Наконец, видя, что он брошен и одинок, что помочь ему некому, решил сам себе помочь и для этого подняться, каких бы нечеловече ских усилий это ни стоило.
И Степа разлепил склеенные веки, опять увидел в затененной спальне пыльное трюмо и хоть и мутно, но отразился в нем с торча щими в разные стороны волосами, с опухшей, покрытой черной ще тиною, физиономией, с заплывшими глазами, в грязной сорочке с воротничком и галстухом, в кальсонах, в носках.
Таким он увидел себя в трюмо, а рядом с трюмо увидел неизвест ного человека, одетого в черное и в черном берете.
Степа поднялся на локтях, сел на кровати и, сколько мог, вытара щил налитые кровью глаза на неизвестного.
Молчание было нарушено неизвестным, произнесшим низким тяжелым голосом и с иностранным акцентом следующие слова:
– Добрый день, симпатичнейший Степан Богданович!
Произошла пауза, после которой, сделав над собою большое уси лие, Степа выговорил:
– Что вам угодно?
И сам поразился, не узнав своего собственного голоса. Слово «что» было произнесено басом, «вам» – дискантом, а «угодно» сов сем не вышло.
Незнакомец дружелюбно усмехнулся, вынул золотые часы, про звонил одиннадцать раз и сказал:
– Одиннадцать! И ровно час, как я ожидаю вашего пробуждения, ибо вы назначили мне быть у вас в десять. Вот и я!
Степа нащупал на стуле рядом с кроватью брюки, шепнул:
– Извините… – надел их и хрипло спросил: – Скажите, пожалуй ста, как ваша фамилия?
Говорить ему было трудно. Казалось, что при каждом слове кто-то тычет ему иголкой в мозг, причиняя адскую боль.
Незнакомец улыбнулся.
– Как? Вы и фамилию мою забыли?
– Простите… – прохрипел Степа, чувствуя, что похмелье дарит его новым симптомом: ему показалось, что пол возле кровати ушел куда-то и что сию минуту он головой вниз полетит куда-то к чертовой матери.
– Дорогой Степан Богданович, – заговорил посетитель, улыба ясь проницательно, – никакой пирамидон вам не поможет. Следуйте мудрому правилу – лечить подобное подобным. Единственно, что вернет вас к жизни, это две стопки водки с острой, горячей закус кой.
Степа был хитрым человеком и, как ни был болен, сообразил, что раз уж его застали в таком виде, нужно признаться во всем.
– Откровенно сказать, – начал он, еле ворочая языком, – вчера я немножко…
– Ни слова больше! – ответил визитер и отъехал с креслом в сто рону.
Степа, тараща глаза, увидел, что на маленьком столике сервиро ван поднос, на коем – нарезанный белый хлеб, паюсная икра в вазоч ке, маринованные белые грибы на тарелочке, что-то, кроме того, в кастрюльке и, наконец, объемистый ювелиршин графинчик с вод кой. Особенно поразило Степу то, что графин запотел от холода. Это, впрочем, немудрено – он помещался в полоскательнице со льдом. Накрыто, словом, было чисто, умело.
Незнакомец не дал Степиному изумлению развиться до степени болезненной и легко налил ему полстопки водки.
– А вы? – пискнул Степа.
– Отчего же, с удовольствием, – ответил гость и налил себе стоп ку до краев.
Прыгающей рукою поднес Степа стопку кустам, глотнул. И незна комец одним духом проглотил содержимое своей стопки.
Пожевав кусок икры, Степа выдавил из себя слова:
– А вы что же?.. Закусить?
– Благодарю вас, я никогда не закусываю, – отозвался незнако мец и тут же налил Степе и себе по второй. Открыли кастрюлю, из нее повалил пар, пахнущий лавровым листом, – в кастрюле оказа лись сосиски в томате.
Через несколько минут проклятая зелень перед глазами исчезла, слова начали выговариваться легче и, главное, Степа кой-что при помнил. Именно, что дело вчера происходило в гостях у автора скет чей Хустова на даче в Сходне, куда сам Хустов и отвез Степу в таксо моторе. Припомнилось даже, как нанимали этот таксомотор у «Мет рополя», был при этом еще какой-то актер и именно с патефоном, и корзина была громадная плетеная и в ней множество бутылок. Да, да на даче! Еще, помнится, выли собаки от этого патефона. Вот толь ко дама, которую Степа поцеловал, осталась неразгаданной – не то она с соседней дачи, где еще запомнился пес на трех ногах, не то она на радио служит, черт ее знает.
Вчерашний день, таким образом, помаленьку разъяснился, но Степу сейчас гораздо более интересовал день сегодняшний – по явление в спальне неизвестного, да еще с водкой и закуской. Вот что недурно было разъяснить!
– Ну, что же, теперь вы, надеюсь, вспомнили мою фамилию?
Степа опохмелился настолько, что даже нашел в себе силы игри во улыбнуться и развести руками.
– Однако! Я чувствую, почтеннейший, что после водки вы пили портвейн. Ах, разве можно это делать!
– Я хочу вас попросить, чтобы это осталось между нами, – иска тельно сказал Степа.
– О, помилуйте, конечно! Но за Хустова я, конечно, не ручаюсь!
– Разве вы знаете Хустова?
– Вчера в кабинете у вас видел его мельком, но достаточно одно го беглого взгляда на его лицо, чтобы понять, что он – сволочь, склочник, приспособленец и подхалим.
«Совершенно верно!» – подумал Степа, пораженный верным, точным и кратким определением Хустова.
Вчерашний день складывался как бы из кусочков, и тем не менее, тревога начала охватывать директора Кабаре. Дело в том, что в этом вчерашнем дне зияла преогромная черная дыра. Вот этого самого незнакомца в берете, в лакированной обуви, незнакомца с кривым ртом и разными глазами во вчерашнем дне, воля ваша, не было, и Степа откровенно вздрогнул, когда незнакомец упомянул о встре че в кабинете.
Тут неизвестный пришел Степе на помощь.
– Профессор черной магии Воланд, – представился он и стал рассказывать все по порядку.
Вчера днем он явился к Степе в его директорский кабинет и пред ложил свои гастроли в Кабаре. Степа позвонил в главную москов скую зрелищную комиссию и вопрос этот согласовал (Степа замор гал глазами), да, согласовал, после чего подписал с профессором контракт на семь выступлений (Степа вздрогнул), и вот тут, когда де ло уже было закончено, прощаясь, условились встретиться у Степы утром, чтобы подробнее поговорить о программе.
Вот артист и появился утром, был встречен приходящей домра ботницей Груней, которая объяснила, что Степан Богданович креп ко спит, что разбудить его она не берется, а что ежели есть дело, то иностранец может пройти в спальню и будить его сам.
Пройдя в спальню и увидев, в каком состоянии Степан Богдано вич, артист позволил себе послать Груню в ближайший гастроном за закуской, в аптеку за льдом и…
– Позвольте мне с вами рассчитаться, – сказал растерянно Степа и стал искать бумажник, который и оказался почему-то на полу.
– О, какой вздор! – воскликнул гастролер и даже смотреть не за хотел на бумажник.
Итак, водка и закуска тоже стали понятны, и тем не менее, на Сте пу было жалко смотреть: дело в том, что он все-таки не помнил ника кого контракта и, хоть убейте, не видел вчера этого Воланда.
Все вспомнилось: и Хустов в кабинете, и как уезжали, но Воланда не было!
– Разрешите взглянуть на контракт, – тихо попросил Степа.
– О, пожалуйста, пожалуйста!
И контракт оказался в руках у Степы, причем тотчас же стало яс но не только то, что он составлен по всей форме и что под ним име ется несомненная собственноручная подпись Степы, но что кон тракт уже и выполняется, что явствовало из косой сбоку надписи финдиректора Римского о выдаче артисту Воланду из следуемых ему двадцати одной тысячи рублей пяти тысяч при подписании кон тракта.
«Что же это такое?!» – подумал несчастный Степа, и голова у не го закружилась. Но, само собою, после того как контракт был предъявлен, дальнейшие выражения удивления были бы просто не приличны.
Степа попросил у гостя разрешения на минуту отлучиться и, как был в носках, побежал в переднюю к телефону.
По дороге он свернул в кухню, крикнул:
– Груня!
Никто ему не отозвался.
Из передней он заглянул в кабинет Крицкого, но никого там не обнаружил.
Закрыв дверь из передней в коридор, Степа набрал номер аппара та в кабинете финдиректора Кабаре Римского.
Положение Степы было щекотливое: во-первых, иностранец мог обидеться на то, что Степа проверяет его после того, как контракт был показан, да и с финдиректором говорить было чрезвычайно трудно. В самом деле, нельзя же было спросить его: «Заключал ли я вчера контракт на двадцать одну тысячу рублей?»
– Да! – послышался в трубке резкий неприятный голос Римского.
– Здравствуйте, Григорий Данилович, – смущенно сказал Сте па, – это Лиходеев говорит. Вот какое дело: у меня сидит этот… гм… артист Воланд… так вот как насчет сегодняшнего вечера?
– Ах, черный маг? – отозвался в трубке Римский. – Афиши сей час будут.
– Ага, – слабым голосом сказал Степа, – ну, пока.
– Скоро приедете? – спросил Римский.
– Через полчаса, – ответил Степа и, повесив трубку, сжал горя чую голову руками. Выходила какая-то скверная штука! У тридцати летнего Степы начинались какие-то странные провалы в памяти. Как же это так он забыл про
