другой стороны и ни о чем уже не спрашивая. Мужчина измерил температу ру, посчитал пульс, смотрел Ивану в зрачки, светил ему в глаза какойто лампой. На помощь мужчине пришла другая женщина, и Ивана не больно чем-то кололи в спину, рисовали у него ручкой молоточка ка кие-то знаки на груди, стучали молоточком по коленам, отчего ноги Ивана подпрыгивали. Кололи палец, кололи в локтевом сгибе, наби рали в какой-то шприц кровь, надевали на руки какие-то резиновые браслеты…
Иван только горько усмехался про себя, размышляя о том, как глупо и неожиданно все получилось. Подумать только: хотел предупредить всех об опасности, грозящей от неизвестного консультанта, хотел его изловить и добился только того, что попал зачем-то в лечебницу, чтоб рассказывать всякую чушь про брата матери Федора, пившего в Вологде запоем. Нестерпимо глупо!
Наконец Ивана отпустили. Он был препровожден обратно в свою комнату, где получил чашку кофе, два яйца всмятку и белый хлеб с маслом.
Съев и выпив все предложенное, Иван решил дожидаться кого-то главного в этом месте и у этого главного добиваться внимания к себе и справедливости.
И его он дождался, и очень скоро после своего завтрака. Стена, отделявшая комнату Ивана от коридора, разошлась, и в комнате Ивана оказалось довольно много народу в белом. Впереди всех во шел тщательно обритый по-актерски человек лет сорока пяти, с при ятными, но очень проницательными глазами и вежливыми манера ми. Вся свита оказывала ему знаки внимания и уважения, и вход по лучился очень торжественным. «Как Понтий Пилат…» – подумалось Ивану.
Это был, несомненно, главный. Он сел на табурет, а все остались стоять.
– Доктор Стравинский, – представился усевшийся Ивану и по глядел на него дружелюбно.
– Вот, Александр Николаевич, – негромко сказал кто-то с опрят ной бородкой и подал главному кругом исписанный лист.
«Целое дело сшили!» – подумал Иван.
Главный привычными глазами пробежал лист, пробормотал «угу, угу» и обменялся с окружающими несколькими фразами на малоиз вестном языке.
«И по-латыни как Пилат говорит…» – подумал Иван. Тут одно сло во заставило его вздрогнуть, и это было слово «шизофрения», увы, уже вчера произнесенное проклятым иностранцем на Патриарших.
«И ведь это знал…» – тревожно подумал Иван.
Главный, по-видимому, поставил себе за правило соглашаться и радоваться всему, что бы ни говорили ему окружающие, и выра жать это словами: «Славно! Славно!»
– Славно! – сказал Стравинский, возвращая кому-то лист, и обра тился к Ивану: – Вы – поэт?
– Поэт, – мрачно ответил Иван и вдруг впервые почувствовал легкое отвращение к поэзии, и вспомнившиеся ему тут же его собст венные стихи показались неприятными. И в свою очередь он спро сил у Стравинского: – Вы – профессор?
На это Стравинский утвердительно-вежливо наклонил голову.
– И вы здесь главный? – продолжал Иван.
Стравинский и на это поклонился.
– Мне с вами нужно говорить, – многозначительно сказал Иван Николаевич.
– Я для этого и пришел, – отозвался Стравинский.
– Дело вот в чем, – начал Иван, чувствуя, что час его настал, – меня никто не желает слушать, в сумасшедшие вырядили…
– О нет, мы выслушаем вас очень внимательно, – серьезно и ус покоительно сказал Стравинский, – и в сумасшедшие вас рядить ни в коем случае не будут.
– Так слушайте же: вчера вечером я на Патриарших прудах встре тился с таинственною личностью… иностранец не иностранец, ко торый заранее знал о смерти Бори Крицкого и лично видел Понтия Пилата.
Свита безмолвно и не шевелясь слушала поэта.
– Пилата? Пилат – это который жил при Христе? – щурясь на Ивана, спросил Стравинский.
– Тот самый, – подтвердил поэт.
– А кто этот Боря Крицкий?
– Крицкий – известнейший редактор и секретарь «Массолита», – пояснил Иван.
– Ага, – сказал Стравинский, – итак, вы говорите, он умер, этот Боря?
– Вот же именно его вчера при мне и зарезало трамваем на Пат риарших прудах, причем этот самый загадочный гражданин…
– Знакомый Понтия Пилата? – спросил Стравинский, очевидно, отличавшийся большой понятливостью.
– Именно он, – подтвердил Иван, поглядывая на Стравинско го, – так вот он сказал заранее, что Аннушка разлила постное мас ло… а он и поскользнулся как раз на этом месте. Как вам это понра вится? – многозначительно осведомился Иван, ожидая большого эффекта от своих слов.
Но этого эффекта не последовало, и Стравинский задал следую щий вопрос:
– А кто же эта Аннушка?
Этот вопрос расстроил Ивана, лицо его передернуло.
– Аннушка здесь совершенно не важна, – проговорил он, нерв ничая, – черт ее знает, кто она такая. Просто дура какая-то с Садо вой. А важно то, что тот заранее, понимаете – заранее знал о пост ном масле! Вы меня понимаете?
– Отлично понимаю, – серьезно сказал Стравинский, касаясь ко лена поэта, – не волнуйтесь и продолжайте.
– Продолжаю, – сказал Иван, стараясь попасть в тон Стравин скому и зная уже по горькому опыту, что лишь спокойствие поможет ему, – этот страшный гип, он врет, что он консультант. Убийца он и таинственный субъект, а может, и черт знает кто еще, обладает ка кой-то необыкновенной силой… Например, за ним гонишься, а до гнать его нет возможности. А с ним еще парочка: какой-то длинный и невероятных размеров кот, который умеет самостоятельно ездить в трамвае. Кроме того, – Иван, никем не перебиваемый, говорил все с большим жаром и убедительностью, – он лично был на балконе у Понтия Пилата, в этом нет никакого сомнения. Ведь это что же та кое? А? Его надо немедленно арестовать, иначе он натворит непо правимых бед.
– И вы хотите добиться, чтобы его арестовали? Правильно я вас понял? – спросил Стравинский.
«Он умен, – подумал Иван, – среди интеллигентов тоже попада ются на редкость умные. Этого отрицать нельзя», – и воскликнул:
– Совершенно правильно! Как же не добиваться, вы подумайте сами! А между тем меня силой задержали здесь, тычут в глаза лам пой, в ванне купают! Я требую, чтобы меня немедленно выпустили!
– Ну что же, славно, славно! – отозвался Стравинский. – Вот все и выяснилось. Действительно, какой же смысл задерживать в лечеб нице человека здорового? Хорошо-с. Я вас немедленно выпишу от сюда, если вы мне скажете, что вы нормальны. Не докажете, а толь ко скажете. Итак, вы нормальны?
Тут наступила полнейшая тишина, и толстая женщина, утром уха живавшая за Иваном, благоговейно поглядела на профессора, а Иван еще раз подумал: «Положительно умен!»
Предложение профессора ему понравилось, однако прежде чем ответить, он подумал, морща лоб, и наконец сказал твердо:
– Я - нормален.
– Ну вот и славно! – облегченно воскликнул профессор. – И если так, то давайте рассуждать логически. Возьмем ваш вче рашний день… – Тут он обернулся, и ему немедленно подали Ива нов лист. – В поисках неизвестного человека, который отрекомен довался вам как знакомый Понтия Пилата, вы вчера произвели следующие действия, – тут Стравинский стал загибать длинные пальцы, поглядывая то в лист, то на Ивана, – прикололи на грудь иконку… Было?
– Было, – хмуро согласился Иван.
– Упали с забора, лицо повредили. Явились в ресторан с зажжен ной свечой в руке, в одном белье и в ресторане ударили кого-то. При везли вас связанным. Попав сюда, вы звонили в милицию и просили прислать пулеметы. Затем сделали попытку выброситься из окна. Спрашивается: возможно ли, действуя таким образом, кого-либо поймать или арестовать? Если вы человек нормальный, то вы сами ответите: никоим образом. Вы желаете уйти отсюда? Извольте. Но позвольте вас спросить: куда вы направитесь отсюда?
– Конечно, в милицию, – ответил Иван еще твердо, но уже не много теряясь под взглядом профессора.
– Непосредственно отсюда?
– Непосредственно.
– А на квартиру к себе не заедете?
– Некогда тут заезжать! Пока я по квартирам буду разъезжать, он улизнет.
– Так. Что же вы скажете в милиции в первую очередь?
– Про Понтия Пилата, – ответил Иван Николаевич, и глаза его подернулись сумрачной дымкой.
– Ну вот и славно! – воскликнул покоренный Стравинский и, об ратившись к тому, что был с бородкой, приказал: – Николай Ивано вич, выпишите, пожалуйста, гражданина Бездомного в город. Но эту комнату не занимайте, постельное белье можно не менять. Через два часа гражданин Бездомный опять будет здесь. Ну что же, – обра тился он к поэту, – успеха я вам желать не буду, потому что в успех ни капли не верю. До скорого свидания! – И он повернулся, чтобы ухо дить, и свита его шевельнулась.
– На каком основании я опять буду здесь? – тревожно спросил Иван.
Стравинский как будто ждал этого вопроса, немедленно уселся опять.
– На том основании, – заговорил он, – что как только вы явитесь в кальсонах в милицию и скажете, что виделись с человеком, лично знающим Понтия Пилата, как моментально вас привезут сюда, и вы снова окажетесь в этой же самой комнате.
– При чем здесь кальсоны? – спросил, растерянно оглядываясь, Иван Николаевич.
– Главным образом Понтий Пилат. Но и кальсоны также. Ведь казенное белье мы с вас снимем и выдадим вам ваше одеянье. А до ставлены к нам вы были в кальсонах. А между тем на квартиру к себе вы заехать отнюдь не собирались, хотя я и намекнул вам на это. Далее последует Пилат… и дело готово!
Тут что-то странное случилось с Иваном Николаевичем. Его воля вдруг как бы раскололась, он почувствовал, что слаб и нуждается в совете.
– Так что же делать? – спросил он, и на этот раз робко.
– Ну вот и