двадцатитысячный контракт? Каким об разом начисто стерся в памяти иностранец? Однако дальше задер живаться в передней было неудобно, гость ждал в спальне. Степа со ставил такой план: скрыть всеми мерами от всех свою невероятную забывчивость, а сейчас первым долгом расспросить у иностранца хоть о том, что он, собственно, намерен сегодня на первом выступ лении показать в Степином Кабаре?
Степа двинулся по коридору к спальне, но, поравнявшись с две рью, ведущей в гостиную, вздрогнул и остановился. В громадном зеркале гостиной, давно не вытираемом ленивой Груней, мутно от разился какой-то странный субъект – длинный, как жердь, и в жо кейской шапчонке (ах, если бы здесь был сейчас Иван Николаевич! Он немедленно узнал бы вчерашнего, тщетно разыскиваемого под леца регента! Но, увы… Иван Николаевич здесь быть не мог). Степа в тревоге заглянул в гостиную и убедился в том, что там никого нет. Хлопнула дверь, кажется, в кухне, и сейчас же в гостиной случилось второе явление: в том же зеркале мелькнул здоровеннейший чер ный кот; мелькнул и пропал.
У Степы оборвалось сердце, он пошатнулся. «Что же это такое? – подумал он. – Уж не схожу ли я с ума?» Надеясь, что дверь хлопнула потому, что в кухню вернулась Груня, Степа закричал испуганно и раздраженно:
– Груня! Какой тут кот у нас шляется? Откуда он?
– Не беспокойтесь, Степан Богданович, – отозвался голос, но не Грунин, а гостя из спальни, – кот этот мой. Не нервничайте. Груни нет, я услал ее в Воронеж.
Слова эти были настолько дики и нелепы, что Степа решил, что он ослышался. В полном смятении он заглянул в спальню и застыл на пороге у дверей. Волосы его шевельнулись, и на лбу появилась рос сыпь мелкого пота.
Гость был не один в спальне. В другом кресле сидел тот самый тип, что померещился в гостиной. Теперь он был ясно виден – усыперышки, блестит стеклышко пенсне, а другого стеклышка нету. Но хуже всего было то, что на пуфе, у закуски помещался в развязной позе некто третий, а именно жутких размеров черный кот со стоп кой водки в одной лапе и вилкой, на которую он поймал маринован ный гриб, в другой.
Свет, и так слабый в спальне, начал меркнуть в глазах Степы. «Вот как сходят с ума!» – подумал он и ухватился за притолоку.
– Я вижу, вы немного удивлены, драгоценнейший? – осведомил ся Воланд у лязгающего зубами Степы. – А между прочим, удивлять ся нечему. Это моя свита.
Кот выпил водки, и Степина рука поползла по притолоке вниз.
– И свита эта требует места, – продолжал Воланд, – так что кто-то из нас здесь лишний в квартире. И мне кажется, что это именно вы!
– Они, они, – козлиным голосом запел длинный регент, во мно жественном числе говоря о Степе, – вообще они в последнее время жутко ведут себя в Москве. Пьянствуют, вступают в связи с женщина ми, ни черта не делают, да и делать ничего не могут, ибо ничего не смыслят в том, что им поручено, ежеминутно лгут начальству…
– Машину зря гоняет казенную! – наябедничал кот, прожевав гриб.
И тут случилось четвертое, и последнее, явление в квартире, ког да Степа, совсем уже сползший на пол, ослабевшей рукой царапал притолоку.
Прямо из зеркала трюмо вышел маленький, но необыкновенно широкоплечий, в котелке на голове и с торчащим изо рта клыком, безобразящим и без того невиданно мерзкую физиономию. При этом – рыжий.
– Я, – вступил в разговор явившийся, – вообще не понимаю, как он попал в директора. Он такой же директор, как я архиерей.
– Ты не похож на архиерея, Азазелло, – заметил кот, накладывая себе сосиски на тарелку.
– Я это и говорю, – прогнусил рыжий и, повернувшись к Воланду, добавил почтительно, – разрешите, мессир, его выкинуть куданибудь из Москвы?
– Брысь!! – вдруг рявкнул кот, вздыбив шерсть.
И тогда спальня завертелась вокруг Степы, так что все смешалось в угасающих глазах. Степа ударился о притолоку головой и потерял сознание. Последняя его мысль была: «Я умираю…»
Но он не умер. Открыв глаза, он увидел себя стоящим в тенистой аллее под липами, и первое, что ощутил – сладостное дуновение в лицо от реки. И эта река, зашитая в гранит, река бешеная, не текла, а прыгала через большие камни, разбрызгивая белую пену. На про тивоположном берегу виднелась пестро и голубовато разрисован ная мечеть, а когда Степа поднял голову, увидел в блеске солнечного дня вдали за городом большую гору с плоской, косо срезанной вер шиной.
Пошатываясь, Степа оглянулся. Приближался какой-то человек; подойдя, он с ироническим удивлением уставился на Степу. Это бы ло естественно. Степа стоял перед ним без сапог, в одних носках. Степа покачивался, глядел сумасшедше.
– Умоляю, – выговорил Степа жалким голосом, – скажите, где я нахожусь?
Человек усмехнулся и ответил:
– Однако! – и хотел пройти.
Степа заплакал, стал на колени и моляще протянул к человеку руки.
– Я не пьян, – всхлипывая, сказал Степа, – я болен! Со мною чтото случилось странное. Скажите мне, где я? Какой это город?
Человек остановился, все еще недоверчиво косясь на Степу, по правил кепку и наконец ответил:
– Ну, Владикавказ…
Степа с колен качнулся, простонал и упал лицом в песок. Созна ние покинуло его.
Глава V I I I ПОЕДИНОК МЕЖДУ ПРОФЕССОРОМ И ПОЭТОМ
Как раз тогда, когда Степу покинуло сознание, оно вернулось к Ивану Николаевичу – он проснулся после глубокого и продолжи тельного сна. Некоторое время он соображал, как он попал в эту комнату с белыми стенами, с удивительным ночным столиком из какого-то светлого металла и с белой шторой, за которой чувство валось солнце.
Иван тряхнул головою, убедился в том, что она не болит, и вспом нил, что находится в лечебнице. Эта мысль потянула за собою воспо минание о гибели Крицкого, но сегодня оно не вызвало в Иване Ни колаевиче сильного потрясения.
Выспавшись, Иван Николаевич стал спокойнее, а соображать на чал яснее. Полежав некоторое время неподвижно, Иван Николаевич повернулся на бок и увидел кнопку звонка на стене. По привыч ке трогать предметы без надобности Иван нажал ее, и сейчас же в комнате появилась полная симпатичная женщина в белом и сказа ла Ивану: «Доброе утро!»
Иван не ответил, так как счел это приветствие в данных условиях неуместным. В самом деле: засадили здорового человека в лечебни цу, да еще делают вид, что это так и нужно!
Женщина, оставаясь по-прежнему приветливой, при помощи од ного нажима кнопки увела штору вверх, и в комнату через широко петлистую и легкую решетку, доходящую до самого пола, хлынуло солнце. За решеткой открылся теперь балкон, берег извивающейся реки и на другом ее берегу – веселый сосновый бор.
– Пожалуйте ванну брать, – пригласила женщина, и под руками ее раздвинулась внутренняя стена, за которой обнаружилось ванное отделение и уборная, прекрасно оборудованные.
Иван, хоть и решил с женщиной не разговаривать, не удержался и, видя, как вода хлещет в ванну широкой струей из сияющего крана, сказал с иронией:
– Ишь ты! Как в «Метрополе»!
Полная женщина на это ответила с гордостью:
– О нет! Гораздо лучше. Такого оборудования нет нигде за грани цей. Ученые и врачи специально приезжают осматривать клинику. У нас каждый день интуристы бывают.
При слове «интурист» Ивану сейчас же вспомнился вчерашний консультант. Он затуманился, поглядел исподлобья и сказал:
– Интуристы… До чего вы все интуристов обожаете! А среди них, между прочим, разные попадаются. Я, например, вчера с таким познакомился, что любо-дорого…
И чуть было не начал рассказывать про Понтия Пилата, но сдер жался, понимая, что женщине эти рассказы ни к чему, что все равно помочь ему она не может.
Вымытого Ивана Николаевича повели по пустому и беззвучному коридору и привели в громаднейших размеров кабинет. Иван, ре шившись относиться ко всему, что есть в этом на диво оборудован ном здании, где его задержали против воли, с иронией, тут же мыс ленно окрестил кабинет «фабрикой-кухней».
И было за что. В кабинете стояли шкафы и стеклянные шкафики с блестящими инструментами. Были кресла необыкновенно сложно го устройства, были какие-то лампы с сияющими на них колпачками, и склянки, и электрические провода, и совершенно неизвестные приборы.
В кабинете за Ивана принялись трое – две женщины и мужчина, все в белом. Первым долгом Ивана отвели в уголок, за столик, с яв ной целью кое-чего у него выспросить. Иван стал обдумывать поло жение. Перед ним было три пути: кинуться на все эти лампы и замыс ловатые вещицы и перебить их, и таким образом выразить свой про тест за то, что задержан зря. Но сегодняшний Иван не был вчерашним Иваном; первый путь показался ему сомнительным: чего доброго, ук репятся в мысли, что он действительно сумасшедший. Первый путь
Иван отринул. Был второй: немедленно начать повествование о кон сультанте и Понтии Пилате. Вчерашний опыт, однако, показывал, что рассказу этому или не верят, или понимают его как-то извращен но. Поэтому Иван и от этого пути отказался, решив избрать третий: замкнуться в гордом молчании.
Полностью этого осуществить не удалось и, волей-неволей, при шлось отвечать, хоть и скупо и хмуро, на целый ряд вопросов.
У Ивана выспросили все решительно насчет его прошлой жизни, вплоть до того, когда и как он болел скарлатиной в 1916 году. Исписав за Иваном целую страницу, перевернули ее, и женщина в белом пере шла к родственникам Ивана, и не только к отцу и матери, но даже к дя дям и теткам. Началась канитель: кто умер, когда, да отчего, не пил ли и прочее и прочее. Потом поговорили о вчерашнем, но мало.
Женщина уступила Ивана мужчине, и тот взялся за него с
