снисходительно сказал Воланд своему гостю, – хотя, впрочем, и она, собственно, вам не нужна. Вы когда умрете?
Тут уже буфетчик возмутился.
– Это никому не известно и никого не касается, – ответил он.
– Ну да, не известно, – послышался тот же дрянной голос за две рью, – подумаешь, бином Ньютона! Умрет он через девять месяцев, в феврале будущего года, от рака печени в клинике 1-го МГУ.
Буфетчик стал желт лицом, в глазах у него выразился ужас, он по вернул голову к двери, потом глянул на кота. Тот, мирно дремавший до сих пор на горячей шкуре, открыл глаза, с любопытством погля дел на буфетчика.
– Гм, девять месяцев, – задумчиво соображал Воланд, – двести сорок девять тысяч… гм… Это выходит 27 тысяч 666 рублей в перио де в месяц? Маловато, но при скромной жизни хватит… Да еще эти десятки…
– Десятки реализовать не удастся, – все тот же голос ввязался, леденя сердце буфетчика… – По смерти Андрея Лукича дом немед ленно сломают, и десятки будут отправлены в госбанк.
Буфетчик сидел как окаменевший, молчал.
– Да я и не советовал бы вам ложиться в клинику, – продолжал сочувствовать и советовать артист-маг, причем глаз его сиял как зо лотой, – какой смысл умирать в палате под стоны и хрипы безнадеж но больных? Эфир этот, уколы, страдания… Тошная скука… Не лучше ли устроить пир на эти 27 тысяч и, приняв цианистого калия, пе реселиться под звуки струн, окруженным хмельными красавицами и лихими друзьями?
Буфетчик сидел неподвижно и очень постарел… Темные кольца окружали его глаза, щеки обвисли. Нижняя челюсть отвалилась.
– Впрочем, мы замечтались! – весело воскликнул хозяин. – К де лу, к делу! Вы, конечно, хотите, чтобы вам вернули настоящие день ги?
Буфетчик что-то прохрипел.
– Фагот! – крикнул хозяин. Голос его ударил как колокол, на сто ле звякнули бутылки. – Ты что же там такое устроил с бумажками?
– Помилуйте, мессир! – обиженно воскликнул Коровьев, тотчас появляясь в комнате. – За кого вы меня принимаете? Я работал с на стоящими деньгами! Будьте столь любезны, – обратился он к буфет чику, – покажите вчерашние деньги.
Буфетчик, волнуясь, вытащил из кармана пачку чего-то, заверну тую в обрывок газеты, развернул и остолбенел: в газете лежали чер вонцы.
– Настоящие, – умильно сказал Фагот-Коровьев.
– Настоящие, – просипел буфетчик.
– Гм… – сказал Воланд.
– Гм… – сказал Коровьев.
Буфетчик виновато улыбнулся, поднялся с табурета.
– А… – заикаясь, проговорил буфетчик, – а они… того… опять…
– Гм… – Артист задумался. – Ну, тогда приходите к нам опять… Милости просим… Рад нашему знакомству.
Коровьев тут же вцепился в руку буфетчику, стал трясти ее и упра шивать буфетчика всем передать поклоны.
Плохо что-либо соображая, буфетчик тронулся в переднюю.
– Марта, проводи! – крикнул Коровьев.
«Опять эта рыжая голая…» Буфетчик протиснулся в дверь, пи скнул: «До свиданья», – и пошел, как пьяный. Пройдя немного, оста новился, сел на ступеньки, вынул пакет, глянул – червонцы были на месте.
Из двери, выходящей на эту площадку, вышла женщина с зеленой сумкой. Увидев человека, сидящего на ступеньке и тупо глядящего на червонцы, улыбнулась, сказала задумчиво:
– Что за дом такой! И этот пьяный. Стекло выбили. – Всмотрев шись повнимательнее в буфетчика, она добавила: – Э, да у вас, граж данин, червонцев куры не клюют. Ты бы со мною поделился? А?
– Оставь ты меня, Христа ради, – испугался буфетчик и провор но спрятал деньги.
Женщина рассмеялась.
– Да ну тебя к лешему! Я пошутила. – И пошла.
Тут буфетчик поднялся, поднял руку, чтоб поправить шляпу, и убе дился, что ее нет. В смятении он ушел без нее. Ужасно не хотелось ему возвращаться, но шляпы было жалко. Поколебавшись немного, он все-таки вернулся.
– Вам что еще? – спросила его проклятая Марта.
– Я шляпочку забыл, – шепнул буфетчик, тыча себе в лысину. Марта повернулась, буфетчик мысленно плюнул и закрыл глаза. Когда он открыл их, Марта подавала ему его шляпу и шпагу с темной рукоятью.
– Не мне! – шепнул буфетчик, отпихивая шпагу и быстро наде вая шляпу.
– Разве вы без шпаги пришли? – удивилась Марта. Буфетчик чтото буркнул и быстро пошел вниз. Голове его было неудобно и слиш ком тепло в шляпе; он снял ее и, подпрыгнув от испуга, тихо вскрик нул:
– О госп…
В руках у него был бархатный берет с петушьим пером, потрепан ным и обгрызанным. Буфетчик уронил его и перекрестился. В то лее мгновенье берет мяукнул, превратился в черного котенка и, впрыг нув обратно на голову Андрею Фокичу, впился в лысину всеми когтя ми.
Испустив крик отчаянья, буфетчик кинулся бежать вниз, а коте нок свалился с головы и брызнул обратно вверх по лестнице.
Вырвавшись на воздух, буфетчик рысью прибежал к воротам и на всегда покинул чертов дом, но что дальше было с ним – никому не известно.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава 19 МАРГАРИТА
Нет, нет, она не забыла его, как говорил он ночью в клинике бедно му Ивану. Кто скажет, что нет на свете настоящей любви? Пусть от режут лгуну его гнусный язык! Нет, она его не забыла.
Лишь только исчез грязный снег с тротуаров и мостовых, лишь только потянуло в форточки гниловатым волнующим ветром весны, Маргарита затосковала пуще, чем зимой. Ей стал сниться юг, и был он очень странен, и не бывает такого юга ни на Кавказе, ни в Крыму.
Чудо заключалось в том, что этот юг находился в полутора часах ез ды от Москвы и попасть туда было чрезвычайно легко, и лишь лени вые или лишенные фантазии люди не догадывались отправиться туда.
Полтора часа езды, а во сне и еще меньше, это ли не счастье, ах, это ли не восторг?
Второе, что поражало на этом юге, это что солнце не ходило по небу, а вечно стояло над головой в полдне, заливая светом море. И солнце это не изливало жара, нет, оно давало ровное тепло, всегда одинаковое тепло, и так же, как солнце, была тепла морская вода.
Да, как бы ни были прекрасны земные моря, а сонные еще пре краснее. Вода в них синего цвета, а дно золотого песку, песчинка к песчинке.
Сонное море не глубоко, в нем можно по дну идти, и плыть в нем легко. По морю во сне можно плыть в лодке без весел и паруса и с бы стротою автомобиля. На этом море не бывает волнений, и над ним не бегут облака.
Итак, всякую ночь Маргарита Николаевна, задыхаясь в волне нии, неслась в этой лодке, чертящей кормой стеклянную воду, ловко лавируя между бесчисленных островов. Она хохотала во сне от счас тья и если островок был маленький, просто поднимала лодку в воз дух и перелетала через камни, лежащие меж деревьями. Если же ост ров был велик, стоило пожелать, и море подходило к ней само. Не бурными валами, не с белой пеной, а тихой, не обрывающейся, не растекающейся все тою же массой своею жидкого синего стекла.
Вдоволь накатавшись, наплававшись, Маргарита гнала лодку к земле. Никто из москвичей, очевидно, не знал о существовании этого близкого юга, и белые домики были свободны. Можно было нанять любую комнату, раскрыть в ней окно, сесть на подоконнике и срывать вишни с ветвей, лезущих в комнату.
И наконец, последняя и величайшая прелесть юга была в том, что туда, к белым домикам и островам, приезжал он.
Он приезжал в трамвае, ведь полтора часа езды! И она его поджи дала. Вот он выехал, он едет. В мгновенье истекали эти полтора часа, и он уже идет от станции вниз, а станция тут же, и вот он подходит. Тогда Маргарита Николаевна начинала смеяться, и он смеялся ей в ответ, и глаза его были сини, а одежда бела.
А Маргарита кричала ему беззвучно:
– Ну вот, все эти ужасы кончились! Кончились! Ведь я говорила тебе, что выманю тебя на юг!
Оба они, перегоняя друг друга, в двух легких лодочках скользили по воде и смеялись. Маргарита – оттого, что вышло по ее, что кон чились ужасы. Да, смеялась Маргарита во сне, и за это, проснув шись, платила частым тихим и тайным плачем.
Положение ее было ужасно. Она не знала теперь, кого она любит: живого или мертвого, и чаще и упорнее ей приходила в серых сумер ках наяву мысль, что связана она с мертвым. Это с мертвым она ле тит в сонной лодке, с ним она плывет!
Вывод нетрудно было сделать. Нужно было или забыть его, или самой умереть. Влачить такую жизнь нельзя! Забыть его, за быть! Но он не забывается!
Нередко, оставшись одна зимою, а Маргарита пользовалась каж дым случаем, чтобы остаться одной, она, сидя у огня возле печки, в память того огня, что горел, когда писался Понтий Пилат, отдава ла себя на растерзание себе самой. Ах, как легко это было сделать! Стоило только сравнить ей себя с Левием Матвеем, хорошо ей изве стным и памятным, и мучения Маргариты становились жгучими. За пустив пальцы в волосы или сжав голову, она покачивалась у огня и бормотала:
– Да, да, да, такая же самая ошибка… Зачем, зачем я тогда ушла ночью от него? Зачем? Безумство! Я вернулась на другой день, но бы ло поздно. Я вернулась, как несчастный Левий, слишком поздно.
В таких бесполезных размышлениях о Левин Матвее, в таких му чениях прожила Маргарита Николаевна полтора года.
В тот самый день, когда происходила нелепая кутерьма с заведую щим учреждением, пустым костюмом и многое другое, вроде пения «Славного моря», Маргарита проснулась около одиннадцати часов утра в своей спальне, выходящей фонарем в башню причудливой ар хитектуры особняка в одном из переулков Арбата.
Проснувшись, Маргарита не заплакала, что бывало очень часто. Она проснулась с предчувствием, что сегодня произойдет что-то, на конец что-то произойдет.
Лишь только Маргарита ощутила это предчувствие, она стала по догревать и растить его в своей душе, опасаясь, чтобы
