сюда… Мне очень трудно… быть с ним. Трудно объяснить себе, что я все равно должен любить того… — метис отвернулся от Ланса, словно боясь, что тот увидит его в темноте, — из-за кого умерла моя мать, кто… Нет, я не должен говорить об этом с вами. Уходите, мистер. Я знаю, что вы тоже пришли свести с ним счеты. Уходите. Это не принесет вам счастья. Не будьте таким, как он. Уходите. Пожалуйста. В этой комнате и так много теней. «Неужели, я должен еще и пожалеть его, несчастного?» — подумал Ланс.
Марко говорил еще, но Лайтмен его, в общем-то, уже и не слушал. Гнев то поднимался в нем до самого горла, то ухал в бездну, и тело сразу зябло, покрываясь потом. Ему было трудно дышать от запаха умирающего и его темной ауры. Он вышел.
Конечно, Лайтмен не смог вернуться к сроку. Нет, он никого не убил, вернее, не смог преодолеть отвращения к убийству тех, которые давно уже не были людьми.
Он вышел из хижины, забрался во флайер и полетел над водой. Полетел туда, где не чувствовал присутствия двуногих. Там опустился на воду, вылез на крышу флайера, и его в первый раз в жизни вырвало. Планета людей действительно оказалась уникальной: мера грязи и гадости была отвешена здесь каждому из двуногих на семерых. И каждый был волен делать с этим все, что ему угодно.
Ланс не стал слушать историю семьи Марко, в этом не было необходимости. Он прекрасно знал, как это бывает, когда пьяные отцы в драке убивают матерей, матери продают своих детей, братья посылают сестер на панель и садят на наркотики. Но раньше Ланс тешил себя мыслью, что существуют разные породы людей — грязные метисы, негры, вьетнамцы (и проч.) и белые люди, у которых в массе все не так. Лайтмен встречал белых мерзавцев, но считал, что это исключение из правил. К черным и желтым он раньше не присматривался, работа у него была другая, да и дело он имел только с боевиками, террористами да наркодельцами. Но Марко был человеком. Не белым, но человеком, сумевшим понять без посторонней помощи то, что с трудом смог осознать теперь и Ланс — человеческая месть не имеет смысла. Природа сама мстит тем, кто нарушает ее законы, и мстит жестоко: она дает нам понять, что мы есть на самом деле. И всех превращает в одно — и проповедников, и убийц, и богачей, и нищих. И тогда становится ясным, что все, чего можно достичь, оно вовне нас. И ничего нельзя удержать и взять с собой.
Ланс лежал, опустив лицо в воду, пока не взбунтовались легкие. Ему было плохо. Он понял, что дорога, по которой он шел, не вела никуда. Ему казалось, что он борется со злом, а на самом деле он сам постепенно превращался в тех, кого считал врагами. Раньше он никогда не вслушивался, как отпечаток причиненного зла ложится на убийцу, не замечал, какой грязной становится аура… Ланс снова опустил лицо в воду.
«Почему я смог почувствовать это только сейчас? Если бы не Хозяин, не то, что он от меня потребовал, я бы никогда не стал приближаться к этой мрази. Я сровнял бы эту деревню с землей, и мне стало бы легче!»
Ланс понимал, что лежать вот так в воде бессмысленно, нужно возвращаться, но он не хотел никого видеть! Однако одного виновного в своих бедах он, в конце концов, все-таки нашел.
Флайер стрелой взлетел вверх и понесся в сторону Филадельфии. Ланс не знал точно, где искать Нортона, но пара версий у него была. Ланс хотел получить от Булли журнал наблюдений, где фиксировались все опыты над его мозгами, это, во-первых, а во-вторых, сатисфакцию! Если кто-то и был виноват в грехах Лайта, кроме него самого, то это Булли.
Отыскать Сэма Нортона оказалось проще простого: чувства Лайта так обострились, что он засек бывшего шефа в подземном бункере, оборудованном специальной защитой так же легко, как комар вычисляет местечко для посадки на лысине горожанина.
К сожалению, флайер Марсика не был оборудован для нападения на такую защищенную штуку, и Лайт оставил его на крыше. Через крышу он и вошел в здание, которое с виду к СКР никакого отношения не имело.
Усыпляя, вырубая, гипнотизируя (кому что подходило) многочисленных охранников, Ланс спускался все ниже, доверяя только своему чутью. Он понимал, что его продвижение фиксируют камеры, и их не обманешь, но, хорошо зная здешние порядки, считал, что добраться до Булли успеет. А что будет потом — его совершенно не волновало. Ну, не мог же он вернуться к Хозяину с той кашей в голове, которая царила там сейчас, он должен или разобраться во всем, или не возвращаться вообще (разве важно, по каким причинам?)
Булли, казалось, ждал Ланса. Видимо, того уже сумели опознать и просчитать, куда он направляется. Впрочем, опознать Ланса было не сложно: он явился растрепанный, в непривычной для него одежде, без капли косметики. Почти без оружия (как правило раньше он подходил к своей экипировке гораздо тщательней). Похож был Лайтмен, скорее, не сам на себя — всегда продуманно одетого, подкрашенного и вооруженного до зубов, а на подростка, насмотревшегося фильмов про Лэйрда.
— Ну-ну, — сказал Булли, разглядывая его. — Я очень рад тебя видеть, Аланселот. (Лайтмена в школе часто называли Аланселотом, от чего его тошнило).
— Вижу, ты решил попроведать старика Нортона, — продолжал шеф, — ну, садись, не стой. Хочешь, я прикажу принести кофе?
Булли потянулся к одной из кнопок на столешнице, и Лайт приподнял дуло автомата.
— Руки на стол!
— Ну, как хочешь, — пожал плечами шеф. — Надеюсь, ты явился не для того, чтобы поразмахивать перед моим лицом автоматом?
— Я пришел, чтобы узнать, кто я такой, наконец! — Лайтмен перевел взгляд на ноги Нортона. — Не делай этого. Сиди смирно, Булли.
Шеф поморщился: он знал, конечно, как называют его курсанты, но еще ни один из них не осмеливался сказать ему это в лицо.
— Ты, конечно, обложен тут вояками так, что они могут просто засыпать меня своими трупами, — Ланс прислонился к закрытой им же двери и держал шефа под прицелом. — Но меня это почему-то мало беспокоит. Сначала ты расскажешь и покажешь мне все, что я хочу знать. А потом мы с тобой вместе решим, как мне отсюда выбраться. Идет? Булли кисло улыбнулся.
— Отлично, сказал Ланс. — Теперь медленно откатись вместе с креслом от стола на один шаг и положи руки на колени. Умница. Ланс двумя очередями вывел из строя систему связи.
— Ну вот, конечно, камеры за спиной остались, но я не против, чтобы твои люди видели, чем ты занимаешься. А этот фейерверк сэкономит мне пару секунд, ведь теперь ты можешь отдавать приказы только вслух, и мы вместе решим, какие это будут приказы. Лайтмен еще раз обвел взглядом комнату, проверяя, все ли он учел.
— Теперь, Хрюшка Булли, повернись к компьютеру. Я желаю знать, какие опыты и в каких целях ставились над моим мозгом. Булли рассмеялся. Похоже, он ожидал худшего.
— Ты так и не подрос, мальчик. Во-первых, ты должен понимать, что в компьютере такой информации нет.
— Хорошо, — перебил его Ланс, не давая шефу тянуть время. — Где она?
— Частично в архиве, частично — здесь, — он постучал себе по лбу. — И в ней, в общем-то, нет ничего сверхсекретного.
— Да уж, — улыбнулся Лайт, — как ты умеешь врать, я знаю. В этом действительно нет ничего сверхсекретного.
— У меня здесь есть, может быть, пара-тройка бумажек… — задумался Булли. — Но я не понимаю, зачем тебе это нужно?
— А это тебя и не касается, — парировал Ланс. Не мог же он объяснять Булли, что хочет разобраться, где сам свалял дурака, а где его на это запрограммировали.
— Можно, я возьму вот эту папочку, мой нервный мальчик? — спросил Булли ехидно.
— Возьми, папочка, — улыбнулся Ланс. — Я вижу, у тебя была возможность сохранить нервы. Видимо, за наш счет. Булли открыл папку.
— Ну вот, например, плановый график психокоррекции, — сказал он, доставая одну из бумажек. — Если следовать ему, то ты прошел не меньше трех психооброботок, как вы их называете… Первую — в момент поступления, она должна была подготовить твою психику к обучению…
— То есть стереть память о семье, сделать мальчика послушным… — помог ему Ланс.
— И восприимчивым к знаниям. Ты что, хотел бы, чтобы ваш брат закатывал истерики и просился к
