— Отныне следи за своей красотой, будешь моей наложницей!
— Ваше повеление привело меня в трепет, но я хочу служить только одному мужу и не могу выполнить ваше приказание.
— Красавица, красавица! Какая женщина! — с улыбкой говорит правитель. — Ты поистине добродетельна! Как хороша твоя верность! Конечно, ты права, но молодой Ли — сын большого сановника, он стал зятем в знатной семье, неужто он вспомнит о тебе — как говорится, иве и розе при дороге, которую он одарил любовью на одно мгновение? Ты поистине преданная женщина, и добродетель твоя совершенна, но красота поблекнет, и седые волосы уже не уложишь в прическу. Будешь вздыхать о том, что
Станешь жалкой, несчастной. Зачем же так поступать? Как бы ты ни хранила свою верность, все равно никто не назовет тебя образцовой женщиной! Оставь все это и подумай, что правильней: служить уездному правителю или верность сохранять мальчишке? Скажи-ка мне сама!
Чхунхян отвечает ему:
— Верный чиновник не служит двум государям, добродетельная жена не выходит замуж дважды! Этот наказ для меня свят. Мне жить тяжело, но преданная жена ни за что не выйдет замуж второй раз. Можете делать со мной, что хотите!
Тут вдруг заговорил ведающий казной.
— Подумайте только, какая строптивая девчонка! Мечта всей жизни правителя — первая красавица Поднебесной, а ты отказываешься! С чего бы это? Да господин желает возвысить тебя! Что ты, певичка, смыслишь в целомудрии? Мы проводили старого правителя и встретили нового. Все это по закону, и если ты чтишь законы, нечего вести такие речи! Откуда бы взяться добродетельности и преданности у такой презренной кисэн, как ты?
У Чхунхян даже дыхание перехватило.
— Добродетельные женщины, верные сыновья и преданные престолу есть и среди благородных, и среди низких. Я расскажу вам о них. Вот возьмем кисэн. Вы говорите, что среди них нет верных престолу и целомудренных женщин. А ведь Нонсон, кисэн из Хэсо, умерла на перевале Тонсон, а кисэн из Сончхона еще девочкой знала о семи пороках жены. Кисэн из Чинджу, Нонгэ, записана в книге верных престолу как героиня, ее дела прославлены теперь на тысячу осеней. Хваволь, кисэн из Чхонджу, тоже знаменита, в ее честь построен трехэтажный терем, а в книгу героев, верных престолу, вписано имя пхеньянской кисэн Вольсон. Еще при жизни слыла образцовой женщиной кисэн Иль Чжихын из Адона, потом ей даже дали звание «целомудренной, почтенной». Так что вы не поносите кисэн! Когда я только встретилась с молодым господином Ли, сердце мое дало вечную клятву, такую, как гора Тайшань, как море. Мое сердце преданно, и даже, если бы вы оказались таким сильным, как Мэн Бэнь[127], душу мою не сумели бы вырвать, и красноречием Су Циня[128] и Чжан И[129] сердце мое вам не уломать! Владейте вы умением Кунмина[130] вызывать ветры, вам никогда не сломать маленькое женское сердце! Сюй Ю[131] с горы Цзиньшань не стал служить Яо, отказался от почестей, а Во И и Шу Ци с горы Шоуяншань не стали есть чжоуский хлеб. Если бы не было Сюй Ю, кого бы назвали преданным мудрецом? Если бы не Бо И и Шу Ци, развелось бы много мятежников и непочтительных сыновей. Пусть я женщина подлого сословия, но разве я не знаю про подвиги Сюй Ю, Бо И и Шу Ци? Я стала наложницей, и для меня теперь оставить дом и мужа — все равно что для чиновника на службе забыть страну и государя. А теперь делайте со мной, что захотите!
Правитель рассвирепел:
— Ах, ты негодница! Да знаешь ли ты, что заговор против королевской семьи карается четвертованием, а тот, кто насмехается над чиновником на государственной службе, наказывается как преступник, того же, кто не подчиняется приказам чиновника, отправляют в ссылку? Бойся смерти!
Чхунхян возмутилась.
— Если насилие над замужней женщиной не преступление, так что же это?
У правителя даже дух занялся, так он разозлился. Изо всей силы ударил по столику для письма, сорвал с головы шляпу, растрепал волосы и хрипло заорал:
— Схватить эту девку!
— Слушаемся! — ответили ему слуги при управе, подскочили к ней и поволокли за косы.
— Эй, рабы!
— Слушаемся!
— Хватайте эту девку!
Чхунхян задрожала.
— Пустите! — Она сошла на нижние ступени, и тут налетели рабы.
— Ах ты негодная баба! Ты посмела так отвечать господину и еще думаешь остаться в живых?
Ее бросили в конце двора, и палачи налетели на нее, как свирепые тигры, как стая пчел. Длинные косы Чхунхян, похожие на водоросли, намотали, словно лотосовые стебли в новогодний праздник, будто канат лодочника, как фонарь на бамбуковый шест в восьмой день четвертой луны, и с силой швырнули на землю. Бедная Чхунхян! Она, прекрасная, как белый нефрит, упала на землю. Справа и слева друг против друга стали стражники. В руках они держат палки — с железными наконечниками, те, которыми бьют по ягодицам, пытают преступников, и красные палки.
— Слушай приказ, судья!
— Слушаюсь!
— Заставь ее покориться!
— Слушаюсь!
А правитель-то разошелся, весь трясется, даже дух у него захватило, так и пыхтит от злости!
— Разве что-нибудь сделаешь с этой бабой? Нечего ее допрашивать, кладите ее на скамью, привязывайте и бейте по ногам! А потом вздерните на виселицу.
Чхунхян привязали к скамье. Взгляните на палача! Он схватил целую охапку палок — для пыток, для порки — и с грохотом сбросил их у скамьи. А у Чхунхян от этого звука даже в голове помутилось. Палач же то одну палку схватит — погнет, то другую возьмет — погнет. Наконец он выбрал упругую, крепкую и прямую, засучил рукава до самого плеча, взял палку и стал ждать приказа.
— Слушай приказ! Если ты эту девку станешь жалеть и бить чуть-чуть, головой ответишь! Бей как следует!
— Ваш приказ строгий, — ответил палач, — какая уж тут может быть жалость к этой бабенке? Эй ты! Не шевели ногами! Хоть немножко двинешься, кости переломятся!
Вскрикнув, он заплясал против нее и, угрожающе взмахнув палкой, тихонько прошептал:
— Потерпи один-два удара, ничего не поделаешь! Эту ногу здесь держи, а другую — там.
— Бей изо всех сил!
— Начинаю!
Он с силой замахнулся — и поломанная палка с треском отлетела, завертелась в воздухе и упала в нижней части двора. А Чхунхян терпела. Как ей ни было больно, она только зубами скрипела и трясла головой.
— Ой, за что же так?
Ее били палками по ногам, а чиновник, ведающий наказаниями, отсчитывал удары: раз, два, три... Судья и один из чиновников управы стояли друг против друга, наклонив головы, как петухи в драке. Ударят один раз — они одну черту нарисуют, ударят второй — другую, как неграмотный мужик в кабаке черточками отмечает на стене, сколько выпил водки. А эти так начиркали, что получилась одна сплошная линия!
Чхунхян, избитая, горько плачет.
