И разве что для смягчения взятого по поводу Антона Павловича тона еще кусочек из его знаменитых записных книжек: «Она полюбила меня за деньги, т. е. за то, что я люблю в себе меньше всего»…
Как известно, Михаил Иванович ГЛИНКА считается отцом русской оперы. И опера эта — «Иван Сусанин». Правда, изначально он назвал ее иначе: «Смерть за царя». Его же Величество Николай Павлович подправили: «Жизнь за царя». Ну, это все хрестоматия… Чуть реже вспоминается о том, что, признанная ныне первой национальной, она попала в репертуар Петербургского Большого с огромным трудом.
Дело в том, что тогдашнему директору императорских театров г-ну Гедеонову опера г-на Глинки была абсолютно не интересна: у него вот уже двадцать лет как имелось произведение с тем же сюжетом и, что самое любопытное, с таким же названием — «Иван Сусанин», написанное и поставленное бессменным капельмейстером театра Катерино Альбертовичем Кавосом. И тут необходимо отдать должное мудрому Катерино Альбертовичу: ознакомившись с партитурой, предложенной г-ном Глинкой, он не только дал ей самый лестный отзыв, но и буквально настоял на замене его оперы на эту, новую. Гедеонов побрюзжал для порядку и согласился принять «Жизнь за царя» к постановке.
Вторая и последняя опера Глинки «Руслан и Людмила» традиционно же считается неудачей композитора. Началось с того, что все тот же Николай Павлович уехал с премьеры, не дождавшись финала. После чего зал устроил автору такое коллективное «фэ», что тот вышел кланяться, лишь повинуясь приказу сидевшего рядом Дубельта: «Иди, Христос страдал более тебя»…
В общем-то, всё правильно. Для современников Глинка был лишь амбициозным коротышкой-барчуком и пьяницей «с неизменным бокалом шампанского в руке». «Мерой всех вещей» и иконой икон Глинку сделал оценивший его главную идею (при помощи которой было так легко линчевать всех этих Шостаковичей с Прокофьевыми) новоявленный советский царь Иосиф. Поэтому ничего странного и в том, что первый антикоммунист на отечественном троне назначил автором гимна демократичной России упертого монархиста Глинку — Бориса Николаевича тоже ведь чуть не в глаза звали царем Борисом…
Ах да, мы забыли о главном: согласившись на постановку «Жизни за царя», г-н Гедеонов твердо- натвердо обязал Михаила Ивановича «НЕ ТРЕБОВАТЬ ЗА ОПЕРУ ВОЗНАГРАЖДЕНИЯ».
И Михаил Иванович не требовал.
Ну это то же самое как если бы Эйфелю разрешили смастерить и установить известную башню безвозмездно, передвижникам запретили продавать свои картины, а Пушкин всю Болдинскую осень, скажем, марал бы бумагу исключительно заради развлечения…
Рассказывают, что за год до смерти, покидая Петербург и Россию уже навеки, композитор вышел у городской заставы из повозки и смачно плюнул на землю, не воздавшую должного его гению…
Никогда не имел достаточных средств — во всяком случае, достойных первого официального чемпиона мира по шахматам — СТЕЙНИЦ. И решал проблемы с наличностью самым простым из доступных ему способов: играл на деньги. Завсегдатаи лондонского кафе «Гамбит» не раз заставали знаменитого бородача за этим занятием.
Рассказывали, что однажды он нашел весьма выгодного постоянного партнера: тот платил гроссмейстеру за каждую партию по целому фунту. Разумеется, всегда проигрывал, несмотря даже на традиционно предоставлявшуюся ему Стейницем фору в размере коня.
Кто-то из друзей предприимчивого чемпиона подбросил ему разумную, как казалось, идею: дабы упёртый противник чего доброго не сорвался с крючка, неплохо как-нибудь и проиграть ему партейку. Стейниц поблагодарил мудрого советчика и, решив, что один фунт не деньги, однажды «случайно» подставил ферзя и добросовестно сдался.
«Моя мечта сбылась! — вскричал счастливчик, вскочив из-за стола — Я выиграл у самого Стейница!».
Больше его в «Гамбите» не видели…
Конечно, эта милая история сильно смахивает на анекдот. Но на наш взгляд мы имеем дело с тем самым случаем, когда анекдот возник не на пустом месте…
Гений гением, деньги деньгами.
Стейниц умер в нищете. В сумасшедшем доме, куда его отвезли, когда старику начало чудиться, что «исходит из него электрический ток, коим передвигаются фигуры на доске»…
Не знал достатка в средствах и ГЕЙНЕ, проведший последние восемь лет жизни в дешевой парижской квартирке на ложе из шести тюфячков, прозванном им «матрацной могилой»… В эту могилу автора «Книги песен» и «Зимней сказки» загнал не только сифилис, но и пожизненная боязнь стать жертвой чьих-нибудь шуток. Чего ради Гейне постоянно шутил на опережение. И чаще всего непростительно зло.
Однажды, в отзыве на какую-то комедию он заметил, что та могла бы получиться менее едкой, будь у автора больше еды. То же, наверное, могли бы сказать и о его, преисполненном не только чудесной лирики, но и редкостного сарказма творчестве. Впрочем, как-то раз поэт и сам признал это. Правда, в несколько более щадящей формулировке: «Весь человек (относительно не убеждений, принципов, а поступков) управляется 'бюджетом'».
С бюджетом у Гейне тоже не ладилось всю жизнь…
Женившийся на молоденькой — всячески обаятельной, но крайне невежественной и, по правде-то говоря, глупой, как пробка, Эжени Кресценции Мира (он звал ее Матильдой — из книжки мадам де Сталь имечко украл, Эжени с удовольствием откликалась на него) поэт жил на семь тысяч франков в год. Четыре — от щедрот миллионера-дяди Соломона, три — с писательства. Вроде бы не так уж и мало. Но его «милая мотовка» Матильда тратила их с неслыханным безрассудством…
К четырем тысячам дядя прибавил еще восемьсот. Но и их катастрофически недоставало: сумма скопившихся долгов выросла до 20 тысяч франков. Чтобы покрыть их, Гейне на одиннадцать лет уступил права на издание всех своих произведений некоему гамбуржцу Кампе. За те самые двадцать тысяч… Расквитался с долгами, но передышка была недолгой. После смерти дяди великовозрастный племянник вместо обещанного пожизненного содержания получил единовременную подачку в восемь тысяч: прослышав о готовящихся мемуарах, где от едкого Гейне доставалось всем, включая и благодетеля-дядю, семья фактически отказалась от него. Но Гейне не сдавался. Он инспирировал в прессе плаксивые слухи о своем бедственном положении (это вообще довольно грязная история, ну и не будем о ней). Он подсовывал эти статьи через подставных лиц богатым родственникам — не помогало…
Нужда довела поэта до крайности: он принял от французского правительства ежегодное пособие в 4800 франков — из фонда поддержки политэмигрантов. Что крепко ударило по его репутации пламенного публициста, ибо было воспринято окружающими как подкуп. Но вскоре правительство лишило едкого поэта и этой поддержки — за ту самую пламенную публицистику… И Гейне продлил договор с Кемпе. Уже «на веки вечные». Теперь ему (а по смерти — вдове) причиталось по 2400 франков в год. Кемпе, как вы, наверное, уже догадались, сделал на стихах Гейне сотни тысяч (по другим данным — миллионы)…
Тогда же состоялось примирение с семьей: навестивший Генриха кузен Карл предложил небольшую пожизненную ренту в обмен на согласие уничтожить компрометирующую родственников часть тех самые мемуаров. Поэт согласился. Плод его семилетнего труда вычитывал и собственноручно жёг другой брат — Максимилиан…
Дальнейшее хорошо известно. Последние восемь лет Гейне не выходил из дому. Смерти он не боялся никогда, но растянувшееся на долгие годы умирание от прогрессивного паралича было мучительно. Поэт слаб, сох, окончательно слеп, но не бросал работы. Последними словами были: «Писать… бумагу, карандаш!..»
А так и не выучившая ни слова по-немецки Матильда получала от Карла неплохой пансион на том простом условии, что при ее жизни ни одна строка из остатков мемуаров не будет опубликована…
Деньги спасли Гейне лишь раз в жизни — во время стародавней дуэли: выпущенная соперником пуля застряла в кошельке, лежавшем в кармане поэта. На наше счастье, тогда он не был пуст…
И следом рассказец о жизни его безо всякой натяжки разлюбезного молодого друга по имени Карл МАРКС. Который, кстати, потом громче других бранил Гейне за правительственную субсидию — это он-то, скоротавший за чужой счет весь свой век…
Сначала Карл доил отца. Потом шиковал на приданое жены. Затем его содержали прогрессивно настроенные буржуа, которых угораздило углядеть в отважном молодом публицисте вот чуть ли не мессию.
