Руки Мюллера дрожали. Вместо того чтобы развязать бечевку, он перерезал ее кинжалом.
Глаза всех впились в пакет, офицеры затаили дыхание.
Генерал приоткрыл край платка, потом быстро вынул пакет, и на стол посыпалась целая пачка облаток[33].
Он побледнел и, хотя никто не спрашивал, что это такое, сказал:
— Облатки!
— И больше ничего? — спросил кто-то в толпе.
— И больше ничего! — как эхо, ответил генерал.
Настало минутное молчание; порою слышались лишь чьи-нибудь вздохи да лязг оружия.
— Полковник Вжещович! — сказал наконец Мюллер страшным, зловещим голосом.
— Его уже нет! — ответил один из офицеров.
И снова настало молчание.
Ночью во всем лагере поднялось какое-то необычное движение. Чуть погасли последние лучи зари, стали раздаваться крики команды, слышалось передвижение больших отрядов конницы, отголоски тяжелых шагов пехоты, ржание лошадей, скрип возов, глухой грохот орудийных колес, лязг железа, звон цепей, шум, говор, гул…
— Неужели завтра штурм? — спрашивала стража у ворот.
Но не могла ничего разглядеть, так как с вечера небо было затянуто тучами и шел густой снег.
Около 5 часов утра все замолкло, — шел густой снег. Толстым слоем он покрыл стены и башню, точно хотел спрятать от глаз врагов и костел и монастырь и защитить его от неприятельского огня.
Наконец рассвело, стали уже звонить к заутрене, как вдруг солдаты, стоявшие на страже у южных ворот, услышали фырканье лошадей.
У ворот стоял мужик, весь занесенный снегом; за ним на дороге виднелись низенькие санки, запряженные тощей клячей.
Мужик от холода потирал руки и переступал с ноги на ногу:
— Люди, откройте!
— Кто там? — спросили из монастыря.
— Свой. Я дичь привез святым отцам.
— А как же тебя шведы пропустили?
— Какие шведы?
— Что костел осаждают.
— Да шведов уж и след простыл.
— С нами крестная сила! Ушли?!
— Следы их уж снегом замело.
На дороге показались кучки мещан, мужиков; одни ехали верхом, другие шли пешком; были и женщины. Все кричали издали:
— Нет шведов! Нет!
— Ушли в Велюнь!
— Откройте ворота! Никого нет!
— Шведы ушли! Шведы ушли! — И весть эта громом прокатилась по стенам.
Солдаты бросились на колокольню и ударили в набат.
Все, кто только жил в монастыре, выбегали из келий, из квартир, из костела.
Все передавали друг другу новость. Двор был полон монахов, солдат, женщин и детей. Радостные клики раздавались повсюду. Одни побежали на стены, чтобы убедиться, что лагерь пусть, другие смеялись и плакали от радости.
Иные до сих пор все еще не хотели верить; но подходили все новые толпы мужиков и мещан.
Они шли из города Ченстохова и окрестных деревень, шумно, весело, с песнями. Приходили все новые известия; все видели отступление шведов и рассказывали, куда они отступили.
Через несколько часов вся монастырская гора была полна людей. Ворота монастыря были настежь открыты, как бывало раньше; звонили во все колокола… И их торжественные звуки летели вдаль, и слышала их вся Речь Посполитая.
Снег заметал следы шведов.
К полудню костел был так переполнен, что негде было яблоку упасть. Сам ксендз Кордецкий служил благодарственный молебен, и людям казалось, что служит его белый архангел. И казалось людям, что душа его улетит вместе со звуками песнопений или с кадильным дымом и развеется в выси во славу Господню.
Гул орудий не потрясал уже стен и оконных стекол, не засыпал уже людей градом ядер, не прерывал уже ни молитв, ни той благодарственной песни, которую среди восторга и плача молящихся запел старый настоятель:
XX
Кмициц и Кемличи быстро подвигались к силезской границе. Они ехали осторожно, чтобы не встретиться с каким-нибудь шведским отрядом. У хитрого Кемлича были пропускные грамоты, выданные Куклиновским и подписанные Мюллером, но все же солдат, у которых были такие документы, обычно подвергали допросу, и такой допрос мог плохо кончиться для пана Андрея и его спутников. Они ехали быстро, чтобы как можно скорее перейти границу и углубиться внутрь Силезии. Пограничные местности не были свободны и от шведских мародеров; часто случалось, что шведские отряды заходили даже в Силезию, чтобы ловить тех, кто прокрадывался к Яну Казимиру. Но Кемличи, которые за все время осады ченстоховского монастыря только и занимались что охотой на одиночных шведов, прекрасно изучили всю окрестность, все пограничные дороги, тропинки и проходы, где шведов им удавалось встречать особенно часто и где они чувствовали себя, как дома.
По дороге старик Кемлич рассказывал пану Андрею, что слышно в Речи Посполитой, а пан Андрей, который столько времени безвыходно сидел в крепости, жадно слушал эти новости и даже забыл о собственной боли: новости эти были очень неблагоприятны для шведов и предвещали близкий конец шведскому владычеству в Польше.
— Войску уже надоели шведы и их компания, — говорил старик Кемлич, — и если раньше солдаты грозили убить гетманов, раз они не согласятся соединиться со шведами, то теперь они сами высылают депутации к пану Потоцкому, прося спасать Речь Посполитую и давая клятву остаться при нем до последнего издыхания. Некоторые полковники ведут со шведами войну на свой страх.
— Кто же первый начал?
— Пан Жегоцкий и пан Кулеша. Они начали действовать в Великопольше и нанесли шведам значительный урон; есть много маленьких отрядов во всей стране, но имена начальников никому не известны, они их умышленно скрывают, чтобы, в случае чего, спасти свои семьи и имения от мести шведов. В войске первым восстал тот полк, которым командует пан Войнилович.
— Габриель? Это мой родственник, хотя я его не знаю.
— Прекрасный солдат. Он разбил отряд изменника Працкого, который служил шведам, самого его расстрелял, а теперь отправился в горы, которые лежат за Краковом; там он разбил шведский отряд и спас горцев, которых теснили шведы.
— Значит, и горцы шведов бьют?
— Они первые и начали; но мужичье ведь глупый народ, хотели с топорами идти на защиту Кракова,
