— У матери мы постараемся узнать такие подробности его жизни, которых не знают немцы. Чтобы не подумал, что вы подосланы гестапо.
— Нам бы только добраться до него, — проговорил Павел.
— Добираться будете втроем. Документы подготовим надежные. Ты, Клевцов, бывший фронтовик, майор Пауль Виц, представитель фирмы «Демаг» в Донбассе и Ростове-на-Дону. Не беспокойся, твое непосредственное «начальство» у нас в плену со всей канцелярией, бланками и печатями. Ты по командировочному удостоверению был в Донбассе — ворон из стаи, что слеталась его грабить. Заготовим мы и справки из госпиталя, «зольдатенбух», требования на железнодорожные билеты и другие документы.
— А это твоя жена, — Алексей Владимирович перевел взгляд на Нину. — Уроженка Штутгарта, была сиделкой в госпитале, где ты, Клевцов, якобы находился на излечении. Это в Макеевке. Между прочим, в протестантской церкви Штутгарта должна быть подлинная запись о рождении и крещении Нины Цаддах — 10 февраля 1923 года…
Волков повернулся к Йошке:
— Ефрейтор Слухай, участник Московской зимней кампании и кавалер Железного креста второй степени, контужен, страдаешь эпилепсией, от военной службы освобожден. Пристроился денщиком к Паулю Вицу… Будешь в группе и за няню, и за радиста, и за все, что судьбе понадобится.
Волков оглядел всех:
— С завтрашнего дня начнем проработку деталей. Отныне приказываю думать только об одном задании. Вживайтесь в свои роли. Распорядок установите боевой. Йошка, подавай ужин, и отбой!
Перекусив, Волков уехал. Йошка убрал со стола и тоже ушел.
Ранний звонок поднял Клевцова с постели. Уже поднося к уху телефонную трубку, Павел догадался — звонил Волков. «Когда же он спит?»
— Нашелся Мантей, — сказал Алексей Владимирович. — Помнишь, ты говорил о фенрихе из училища в Карлсхорсте? Одевайся и выходи.
Позавтракав, Павел по занесенной тропинке прошел по саду, открыл калитку. Ни одного огонька не светилось в темноте. Сосны в сугробах стояли неподвижно, как будто в почетном карауле. Рокот мотора послышался в тишине издалека. Освещая дорогу синими подфарниками, из-за поворота вынеслась знакомая «эмка». Волков открыл дверцу. Павел вскочил в машину чуть ли не на ходу.
Миновав несколько контрольно-пропускных пунктов на шоссе, машина въехала в Красногорск. Лагерь военнопленных был устроен на многогектарной окраине. На этой территории работали заводы строительных материалов, механические мастерские. У проходной «эмку» встретил сотрудник особого отдела. В одноэтажном, барачного типа здании штаба он предоставил гостям свой кабинет и выложил на стол личное дело Оттомара Мантея. Надев очки, Волков стал просматривать протоколы допросов, характеристики, автобиографию. Ни в одном из документов ни разу не упоминалось о новом оружии.
Привели Мантея. Фенрих заученно вытянул руки по швам, отрапортовал о прибытии. Алексей Владимирович показал на стул. Мантей послушно сел. Павел приготовился к переводу. Стриженный наголо, с бледно-рыхлым лицом, фенрих производил жалкое впечатление. Хотя его мундир и сапоги были вычищены, однако что-то неуловимо неряшливое было во всем облике пленного. На просьбу рассказать о себе он без запинки выпалил все, что уже писал в автобиографии, и с выражением услужливой готовности стал ждать новых вопросов.
— Кто руководил вашей практикой на фронте? — задал прямой вопрос Волков. Мантей с удивлением взглянул на русского, по его мнению, большого человека из разведки или контрразведки, заискивающе ответил:
— Капитан Хохмайстер.
— Значит, была целая группа?
— Мы прибыли в составе отделения.
— Чтобы провести боевые испытания противотанкового оружия, — не то вопросительно, не то утвердительно проговорил Волков.
Фенрих заволновался, но Волков и на этот раз сделал вид, что ничего не заметил:
— Как назвали это оружие?
Мантей сглотнул слюну:
— Фаустпатрон…
— Хохмайстер… Это не тот Маркус Хохмайстер, который стал чемпионом на Олимпийских играх в Берлине?
— Тот.
— Отчего он забросил бокс?
— Он целиком отдался изобретательству.
— Работал над «фаустом»?
— Да. Но, признаться, я не был близок к капитану. У него была отдельная лаборатория. Допуск туда был далеко не у всех.
— Лично вы там бывали?
— Да. Однако не во всем разобрался. Мы изготовляли лишь отдельные узлы.
— После нашей беседы опишите их во всех подробностях. Где собираются наладить массовое производство «фаустов»?
— Я не в курсе. Правда, перед тем как отправиться на фронт, Хохмайстер ненадолго ездил в Баварию.
— В Мюнхен? Розенхайм?
— Кажется, в Розенхайм. Я слышал, он несколько раз упоминал этот город. Там живут его родители.
— А чем они занимаются?
— По-моему, связаны с детскими игрушками.
— Откуда у вас такое предположение?
— Случайно я видел в лаборатории на столе отцовскую записку Хохмайстеру… Она была написана на фирменном бланке «Клейне»…
Последнее слово Павел перевел как: «Малыш».
— Что было написано в ней?
Мантей покраснел.
— Ну-ну! Вы же настоящий немец и обязаны интересоваться другими!
— Там шла речь о сроках платежей. Отец угрожал отказом в кредите.
Волков неожиданно переменил тему разговора.
— Как вам живется в лагере?
Мантей испуганно взглянул на офицера особого отдела, пожал плечами. Алексей Владимирович едва заметным кивком головы попросил того выйти.
— Что думают ваши товарищи о положении на фронте?
На влажном лбу Мантея собрались морщинки. Он взглянул на Волкова и Клевцова, как бы решая, быть или не быть до конца чистосердечным. Что-то подсказало ему, что русских устроит только прямой ответ.
— Многие верят в победу Германии, но есть и такие, кто разочарован.
— Вам известно, что армия Паулюса погибает в Сталинграде?
— Нам говорил об этом политический информатор…
— Благодарите своего бога, что вам уже не придется воевать и вы уцелеете.
Мантей вдруг сгорбился, в глазах показались слезы:
— Мне очень тяжело здесь… Ефрейтор Бумгольц заставляет чистить нужники! Он ненавидит меня.
— Почему ненавидит?
— Я имел неосторожность сказать о том, что мой папа — советник в министерстве внутренних дел. Так он назвал его «душегубом».
В кабинет неслышно вошел сотрудник лагеря, показал на часы. Подходило время обеда. Алексей
