однокашника со временем сгладились, многие подробности были безвозвратно забыты, но впечатление об этом человеке по-прежнему не утратило своей остроты: подловатый двурушник, никогда не выскажет в глаза и сотой части того, что думает, – верно, о нем было сказано насчет камня за пазухой. Но Иисус был ему рад, как был рад всему, что встречал по дороге домой, каждому родному лицу, а для него давно уже не было особенной разницы, знаком ли был ему тот или иной человек прежде. Ко всем он относился одинаково тепло, для каждого имел замечательное в своей доброте слово, быстро и безошибочно находящее дорогу к сердцу человека. И тот, к кому оно было обращено, обретал радость и надежду. Былые, изрядно стертые, взращенные лишь только в одной молитве образы древних пророков воплощал в себе этот молодой человек, с виду самый обыкновенный, но стоило ему заговорить, и окружающие видели в нем невероятное, подлинное совершенство в том виде и образе, как с рождения представляет его каждый. Иехуда, встретившийся им на дороге будто бы случайно (они шли по обочине, он протрусил мимо верхом, а затем с радостными возгласами осадил коня, спешился и бросился к «милым друзьям»), Иехуда, лелеявший во всем и всегда одну только собственную выгоду, Иехуда, столь во многом олицетворявший все главные пороки людские, притворился овцой кроткой и смиренной, до поры укрыв от простого взора свои шакальи, острые, словно римские копья, клыки. И Иисус, который давно уже видел не так, как обыкновенно видят люди, Иисус, взгляд которого освещал любой, даже самый тайный уголок человеческой души, предложил Иехуде остаться подле него: «Вот, думаю собрать философскую, на манер греческой, школу. Пойдешь ли в ученики мои с тем, чтобы после понести слово, тебе данное мною, остальным?» И этот ужасный человек, раздираемый пороками настолько, что и сам не мог бы определить, какой из них в нем верховодит, дал свое согласие, пообещал собрать всех, кого учил когда-то Кадиш, а взамен на свое согласие получил от Иисуса новое имя.
– Отныне все мы и все в нас самим же нам не принадлежит. Отныне мы живем для людей, сколько бы их ни было на всей земле, в любой стороне. Потому меняем свои имена, дабы легче было их запомнить и произнести в разных языках. Быть тебе Иудой. А по месту рождения твоего в Кариоте-городе Иудой из Кариота станешь отныне прозываться.
Под этими новыми именами и сам Иисус, и все, кто примкнул к нему за тот короткий срок, что оставалось Христу находиться среди людей облаченным в тело свое, как во временную, сменную одежду, приняли священное омовение от всех грехов в реке Иордан, смыв остатки прежней веры – веры в предопределенность всего, что станет с человеком, и в безволие самого человека, веры в бесконечный человеческий эгоизм, стоящий за всяким, даже самым святым и бескорыстным, самым высоким поступком, веры, которая вся сплошь пропитана магическим, отнюдь не безобидным духом и несет в себе зерна древнего дара Люцифера и Аримана – второго «я» Сатаны, падшего ангела, существование которого она столь тщательно стремится скрыть.
Дав согласие Иисусу, верхом на коне, что куплен был на деньги, данные Киафой, вероломный предатель наведался по известным ему адресам и сообщил бывшим ученикам Кадиша, что настало время всем им воссоединиться и последовать за Йегошуа, преобразившимся в Иисуса Христа, сына Божьего, заступника Израиля, подобного Иисусу Навину, и мессии, подобного Моисею, несущего свет новой веры людям. И те, кто слушал слова эти из предательских ядовитых уст, не услышали в них никакой фальши, так как сердца их были открыты и помыслы чисты, а память сохранила доброту Кадиша и восторг от предвкушения этого небывалого воссоединения под началом любимого всеми ими Шуки – умнейшего среди них, обожаемого ими так, как обожают настоящего, истового лидера, живущего не для себя, но для тех, за кого сам себя он считает ответственным перед Богом. Так Иисус собрал вокруг себя одиннадцать ближайших учеников своих, одиннадцать апостолов, а двенадцатым стал Матеус, получивший имя Матфей, тот самый римлянин, когда-то вставший на пути Мирры и Гиркана у площади перед синагогой, торговец, затем оказавший им помощь во время бегства в Египет.
За те годы, что прошли с момента отплытия из Акко, коммерческие дела его пришли в упадок, Матфей подался в мытари при кесаре Тиверии – римском наместнике и мало-помалу зачерствел сердцем, ожесточился, сделался послушным псом кесаря. Ничто не трогало его, и та несчастная вдова, к которой он явился, чтобы забрать у нее последние медяки, показалась ему ничуть не лучше остальных плакальщиков, что перевидал он во множестве. Когда же он протянул руку, чтобы взять то, с чем так не хотела расставаться несчастная мать троих детей, то услышал от нее:
– Прости, Господи, этому человеку, как я прощаю ему, и пошли свою благодать ему, а если есть у него семья, то и семье его. Да примет сердце его слово твое, Господи, да смягчится, да откроются глаза его, дабы видел, что лишает он неимущую мать и детей ее последней надежды на жизнь.
В мытаря словно молния ударила. Сердце его, прежде покрытое прочным ледяным панцирем, вдруг затрепетало, из глаз полились слезы, он упал перед этой женщиной, он целовал ее ноги, он умолял простить его и, бросив кошель, бывший при нем, пошел туда, где в нем появилась надобность. Его призвание вело его вперед, на встречу с Иисусом и учениками. Не мытарем стал он, но величайшим евангелистом, чьи описания дней Великого Христа уже две тысячи лет находят пути к сердцам людским во всем мире.
Савл Шауль вопреки словам Иуды о том, что он, дескать, утонул, присоединился к апостолам много позже, сменив самого Иуду. После разгона ешивы Кадиша он некоторое время скрывался в горах и там без пищи и воды взалкал. Вернулся в Арбелах, устроился служкой в синагогу, а так как был талантлив и скор на язык, то быстро пошел вверх и спустя некоторое время сделался в Синедрионе секретарем, что для простого смертного было верхом карьеры. Возгордившись и стыдясь своего прошлого раскольника и бунтаря, Савл сделался одним из самых истовых гонителей христианства на земле иудейской. Он боролся с идеями бывшего своего однокашника словом и делом, присутствуя на допросах смутьянов и выявляя христианскую крамолу повсюду, и в мерзостном деле своем весьма преуспел. Савл имел младшего брата и, узнав, что тот сделался христианином, без всякой жалости велел схватить его и отправился в соседний город, чтобы лично допросить и покарать отступника. По дороге случилась небывалая гроза, и все находившиеся в отряде Савла в страхе разбежались по окрестным рощам в поисках укрытия. Савл же, как ни хотел, не смог сдвинуться с места. Перед ним, невидимая для остальных, выросла фигура белого ангела с печальным лицом. С кротостью, достойной ягненка, ангел спросил у Савла, зачем он гонит Бога, ведь Бог не для того дал ему жизнь, чтобы в своей неизмеримой ярости он казнил и родного брата. Савл заплакал и раскаялся в грехах своих, спросил, что должен он сделать, дабы искупить свои многочисленные злодейства.
– Верить в Бога, а не гнать его, – отвечал ему ангел. – И так до конца дней твоих будешь верить и народы обращать к вере.
Савл Шауль вошел в историю первых, мученических лет христианства под именем Павла, величайшего и непререкаемого проповедника слова Христова, чьи письма к коринфянам, римлянам, евреям являют собой ярчайший образец подлинно божественного красноречия. Подобно множеству других последователей Иисуса, он принял лютую смерть на плахе. Перед тем как голова его была отсечена безжалостной рукой палача, Павел в своем последнем слове сказал:
– Все, что случится сейчас, ничто в сравнении с той славой, которая придет и откроется в нас как в истинных рабах Божиих.
С тем и умер…
Произошло это уже после тех скорбных событий, что случились в году 3993-м, когда Киафа наконец убедился, что завещанное Моисеем великое копье, похоже, нашло свою жертву и должно исполнить заложенную в него магическую, кабаллистическую функцию.
Он все делал основательно, этот Иосиф Киафа, первосвященник иудейский, он понимал, что не имеет права на ошибку и копье должно поразить того, кто представляет самую большую опасность для всех двенадцати колен Израилевых. Искусный, как и все его предшественники, каббалист, смертельно ненавидящий всякую философию, что могла бы соперничать с каббалой, а то и опровергнуть ее казавшиеся незыблемыми постулаты о предопределенности всего в жизни человека и бесконечном его эгоизме, Киафа на основании подробных и регулярных донесений Иуды понял, что имеет дело с проклятием Израиля и действительной угрозой для вековых законов Торы и правил каббалы, охранять безопасность и чистоту которых вменялось ему в прямую обязанность. Киафа представлял Иисуса ложным пророком, ложным мессией, и, вероятно, винить его в этом можно лишь с изрядной оглядкой на многие обстоятельства, самым
