Зеркало перемен. 2. Странница

Здесь было теплее, хотя тоже стояла зима. Они неторопливо брели по дорогам почти месяц, пока Лена не решилась на новую попытку – и снова промахнулась, но этот промах ее удовлетворил: они попали в мир, где шла война, тот самый, где они видели другого Милита. Лена поняла это сразу, почувствовала каким-то шестым-седьмым чувством, а мужчины – только через несколько дней. Они завозмущались и дружно насели на Лену. Она порекомендовала им выбираться отсюда своими силами. Гару только тяжело вздохнул и осуждающе посмотрел. Он считал, что Лена не может ошибаться, и если вкусные кусочки перестают летать по воздуху в сторону собаки, значит, их уже просто нет, а когда есть – летают, несмотря на рычание и лай двуногих в штанах. То есть хозяйка права всегда, и ее решения обсуждению не подлежат.

Они сидели у костра. К ночи похолодало, Маркус накинул на спину Лене одеяло, а мужчины завернулись в плащи. Шут грустно смотрел в огонь. Маркус вздохнул.

– И все-таки послушай меня, Делиена. Просто послушай. Вот еще там, в своем мире, если бы ты вдруг узнала о нашем и о своей способности попасть в него, ты бы пошла?

– Вряд ли, потому что я ни за что не поверила бы в эту способность.

– Но не потому, что испугалась бы магии? – расстроился Маркус. Ага, одного аргумента Лена его лишила.

– Нет. Я не верила в ее существование. Ну, то есть вроде бы допускала, что она может быть, книжки любила читать про магов, но и сознательно, и подсознательно была уверена, что ее нет. И того, что начал бы мне рассказывать о магии, я бы приняла за сумасшедшего.

– А того, кто начнет тебе рассказывать о войне, ты тоже примешь за сумасшедшего? – усмехнулся Гарвин. – Почти то же самое. Ты читала книжки о войне и думаешь, что знаешь, что это такое.

– Как раз не знаю.

– Ну а зачем тебе знать? – как-то устало спросил Милит. – Война вообще не женское дело. Война это не только кровь и смерть. Это постоянная усталость. Это постоянное напряжение. Постоянное ожидание крови и смерти. Как ты думаешь, что страшнее – сама смерть или ее ожидание?

– Война – это непременная грязь, – добавил Маркус, – вонь, которая исходит от тех, кто позавчера были твоими боевыми товарищами. А ты дышишь этим смрадом и даже добраться до них не можешь, чтобы похоронить, потому что если высунешься из-за укрытия, то сам через денек завоняешь. И отхожее место, знаешь, под первым кустом – для целой армии. Это не только гниющие раны, это понос, это простуда, это чесотка. Война – это невозможность вымыться и постирать одежду, иногда неделями, а иногда месяцами.

– А если в войне участвуют достаточно сильные маги, война становится только страшнее, – подхватил Гарвин. – Можешь мне поверить. Заклятие ворона, например…

– Заткнись! – рявкнул Милит. Гару тоже рявкнул. Гарвин с отвратительной усмешкой покачал головой.

– Предпочитаешь, чтобы она увидела своими глазами? А знаешь, что есть…

– Перестань, – попросил шут. – Пусть увидит своими глазами. Я ведь тоже… тоже не знаю, что такое война. Читал. Слышал. А сам не видел. Пока не увидишь магии, не поверишь, что она есть. Пока не увидишь войны, не будешь знать, что это такое. А нам придется ее защитить. Правда, я не знаю, как можно защитить кого-то, например, от стрелы. Хоть бы лето было, тогда видно было бы платье Странницы, а то... И даже замечательной эльфийской кольчуги ни одной нет.

– Кстати, война – это еще и постоянная тяжесть, – добавил Маркус. – Тяжесть доспехов, щита, мешка с вещами, который приходится тащить с собой… Это я в мирное время Мастер клинка, а в большом бою – такое же мясо, как и все остальные. Милит, ты сколько тогда продержался, растеряв магию?

– Когда навалились-то и от своих отбили? Долго. С полчаса, может, даже побольше. Но мне полегче – рост… Я близко никого не подпускал, а издалека они не дотягивались. Пока пара героев с двуручниками не подоспела. Напали со всех сторон сразу, мешали друг другу, ну, я и отвлекся, тут и получил, и именно двуручником, и доспехи разнесли, и бок… Аиллена, помнишь, как выглядит рана от двуручного меча? А ведь ее уже исцелили, да и смертельной она, пожалуй, не была.

– А уж как выглядит покойник, разваленный этим двуручником от плеча до паха, – подхватил Гарвин, – или просто вспоротый мечом живот с кишками наружу…

– Вспоротый живот я видела, – сказала Лена, – хотя и вспарывали его ножом. И ты видел то же самое.

Гарвин пожал плечами.

– И тебе мало?

– Оставьте, а? – снова попросил шут. – Она должна узнать, как вы не понимаете? Она не хочет. Она боится. Но что-то ее заставляет. Может быть, путь Светлой – это знание и самых темных сторон?

– Ни одну Странницу я бы не стал отговаривать, – помрачнел Маркус. – Они равнодушные. Нет, конечно, развороченный живот и их испугает, да только забудут они легко. То есть запомнят, но только так, словно в книге прочитали. Просыпаться от этого не станут. А она – станет.

– Да и я никого не стал бы отговаривать, – кивнул Гарвин и аккуратно сунул в костер толстую ветку. – Ладно. И правда бесполезно. Давайте ложиться. Я поставлю пару ловушек на всякий случай да посижу пока. Потом тебя разбужу, Милит.

Шут не заводил разговора о ее решении. Понимал ее лучше, чем она сама себя понимала. Обнял, согревая, ласково потерся щекой о ее щеку и прошептал:

– Спокойной ночи.

* * *

Ночь была спокойная. Шута разбудил Маркус, а сам занял ее место, потому что одной Лене было бы холодно. Шут уже давно сам предложил себя на последнее дежурство, потому что для него не было проблемой встать рано. Впрочем, для него не было проблемой и лечь поздно, и посреди ночи подняться. Он удивительно легко просыпался, и Лена порой отчаянно ему завидовала, хотя и сама регулярно просыпалась на рассвете. Чтобы благополучно заснуть обратно.

Она сама не знала, зачем ей понадобилось в этот мир. Может, просто для контраста с милым и привычным бытом. Случались эксцессы, конечно, но это был мир. И Лиасс так дорожил этим миром, что Лена даже подумала когда-то: не зная войны, не оценить мира.

Здесь была война, какие, наверное, вспыхивали нередко и каких не было в Сайбии уже больше тридцати лет: война людей и эльфов. Кто первым начал, выяснить не удавалось. Они наткнулись на отряд вооруженных людей в доспехах, и Милита с Гарвином спасло от немедленной и прозаической расправы только вовремя продемонстрированное черное платье и заверение, что это ее эльфы и пришли они совсем из другого мира. Нежность на грязных и обветренных лицах людей не появилась, но хотя бы от намерения быстренько повесить эту парочку они отказались. У парочки хватило ума всячески демонстрировать смирение, помалкивать и держаться чуточку в стороне, пока Лена разговаривала с людьми. Давно не было в этом мире Странниц, так давно, что о них даже забывать начали, и как хорошо, что Светлая все-таки пришла… Может, война и кончится.

Люди устали. Это не была полномасштабная война: эльфы не осаждали городов и не собирались большими армиями, зато подвижные, хотя и довольно многочисленные отряды проносились по деревням и даже небольшим городкам, и вполне в эльфийском стиле: пленных не брали, рубили всех без разбора – молодых мужчин, старых женщин, грудных детей.

Таких отрядов им встречалось еще немало, и всякий раз у Лены замирало сердце, и всякий раз шут и Маркус непременно становились перед ней, и всякий раз эльфы вели себя подозрительно тихо, так что Лена заподозрила, что они попросту держат наготове парочку убойных заклинаний. Пришлось взять с них слово, что они не будут применять боевой магии. Усыпить, задержать, отбросить, но не убивать и не калечить. А Маркус слово давать отказался. «С твоим доверием ко всем хоть один должен быть наготове. Магам нельзя, так мне можно. Ты хотела попасть на войну? На войне не разговаривают, на войне дерутся».