— А Перси кто такой?
— Так, один. Ты не знаешь.
Джин отстала, хотя ей очень хотелось узнать побольше о призрачном, даже таинственном персонаже, который, видимо, сыграл роль змея в их эдемском саду. Она была тактична, и только осведомилась, что же Табби намерен предпринять. Табби ответил, что ровным счетом ничего. Тогда, прищурив синие глаза, она вгляделась в зыбившееся над дерном марево.
— Н-да, нехорошо… — сказала она. — А гомеопатию не пробовал?
— Э?
— Надо найти лекарство, другую девушку. Тебе требуется веселое женское общество. Ты из тех мужчин, которые увядают, если рядом нет женщин.
— Чихать я на них хотел!
— Так, прикинем. Кто у нас есть? Сегодня встречусь с шестью подружками из старой школы во главе с Мейбл Первис, возглавлявшей некогда Клуб Дискуссий. Хочешь присоединиться?
— Нет уж, благодарю.
— Так я и знала. — Джин призадумалась. — Пойми меня правильно, Табби, дорогой. Я не черствая или там бесчувственная. Конечно, паршиво поссориться с девушкой, но есть тут и светлое пятно.
— Какое? — заинтересовался Табби, который не усматривал и светлой точечки.
— А как же? Приедет мачеха, узнает, что ты собираешься жениться на скромной секретарше… Тебе виднее, конечно, но мне кажется, что мачеха не особенно любит скромных секретарш.
Табби и сам об этом думал, когда поссорился с мисс Виттекер. Княгиня фон унд цу Дворничек (за князя она вышла года через два после смерти Франклина Ванрингэма) была весьма разборчива, если речь заходила о его матримониальных намерениях, и, к несчастью, обладала над ним непререкаемой властью. Иными словами, она могла, когда захочет, прекратить выплату и отправить несчастного Табби на самое дно рыбного бизнеса, в процветающий концерн, акции которого унаследовала еще от самого первого мужа. Табби не слишком хорошо знал, как живут на рыбном дне, но чутье подсказывало, что ему там не понравится.
— Да начхать мне! — стойко сказал он. — Только бы Пру…
— Конечно, — поддакнула Джин, гадая, что же такое вытворила безупречная мисс Виттекер. — А все-таки, неприятно.
— Да, — согласился Табби. — Мачеха у нас — будь здоров!
— То-то и оно. Выгнала твоего брата.
— И заметь, с десяткой в кармане. Мне Джо говорил.
— Господи! Как же он выкрутился?
— Да занимался тем-сем. Плавал на грузовом пароходе, кажется — был вышибалой в баре. Боксировал немножко…
Джин поймала себя на том, что ей нравится такая несгибаемость. О княгине она была невысокого мнения, и порой ее огорчало, что Табби, такой симпатяга, у нее под каблуком. Тот, кто восстал против могущественной миллиардерши, ей больше по душе.
— Я тебе много чего могу про него рассказать.
— Расскажи, только потом, мне пора. Переодеться надо. А тебе, по-моему, самое лучшее — поплавать.
Совет этот напомнил Табби еще об одном ударе — не таком страшном, конечно, как женская измена, сокрушившая твои мечты и идеалы, но тоже чувствительном.
— Послушай, что это я слыхал, будто плавучий дом сдали?
— Правильно. С сегодняшнего утра.
— Тьфу!
— А что такое? Спокойно можешь там плавать. Пожалуйста.
— Ты думаешь? Он не станет возражать?
— Конечно, нет. Адриан и сам любит поплавать. Ему даже приятно будет, что компания нашлась!
Свет, озаривший было Табби, словно проблеск солнца в зимний день, мгновенно погас.
— Адриан?
— Его так зовут.
— Адриан Пик?
— Да. Ты что, его знаешь?
Табби коротко, горько фыркнул. Теперь он понял, что против него ополчилось все на свете.
— Как не знать! Года полтора только его и вижу. Помню, прошлым летом, в Каннах, у мачехи на яхте… Вот уж кто в волосы вцепиться мастер!
Джин ощетинилась, но Табби этого не заметил — и продолжал, как ни в чем не бывало.
— Адриан Пик! Да он у нее вроде домашней собачки. Так и семенит, так и семенит. Приметил ее, не успела она явиться в Лондон, присосался, одно слово — пиявка! Адриан Пик? Ну, знаешь! Тогда — все. У кого, у кого, а у этой болонки одалживаться не желаю! Альфонс проклятый! Пойду-ка я лучше поиграю в крокет с миссис Фолсом.
Кулачки у Джин были крепко сжаты, мелкие зубы стиснуты. Она сверлила Табби взглядом, в сравнении с которым взгляд прекрасной Пруденс показался бы добрым и жалостливым.
— Может, тебе интересно узнать, — сухо заметила она, — что я собираюсь выйти за него замуж?
Она угадала. Ему было так интересно, что он подпрыгнул, словно она двинула его кулаком в живот.
— Замуж?!
— Да.
— Не может быть!
— Прости, я спешу.
— Нет, погоди! Послушай! Тут что-то не так. Он женится на моей мачехе.
— Какая чушь!
— Женится, женится. А может, это — другой? Мой Адриан Пик похож на чахлый манекен.
Тут он умолк, заговорила Джин. Говорила она красиво, язвительно, и под напором ее красноречия у него что-то сдвинулось в мозгу. Потом, развернувшись, она зашагала прочь, бросив его подбирать собственные обломки.
Отец окликнул ее с террасы, но она лишь натянуто улыбнулась. Беседовать она не смогла бы даже с нежно любимым родителем.
2
На террасе он находился потому, что близился час его совещания с Пруденс Виттекер, а в хорошую погоду они проходили на этом самом месте.
Баронет был человеком устоявшихся привычек. Каждый день он поднимался точно в 8.30, брился, мылся, проделывал сложную, но эффективную гимнастику, завтракал с женой, а потом, в 10.30, совещался с мисс Виттекер… Остаток утра и почти весь день он увиливал от гостей, с пяти до семи — выгуливал собак.
Безуспешно окликнув дочь, он вернулся к мыслям о родовом гнезде, прерванным ее появлением. Уолсингфорд Холл он обозревал каждое утро, приблизительно в одно и то же время, и с каждым разом тот нравился ему меньше. Сегодня яркий солнечный свет выставил напоказ это бельмо на глазу во всем его мерзком безобразии. Вновь подивившись причудам княгини, баронет вспомнил, как эта изумительная женщина заметила, что особняк — настоящий симпомпончик. Сам он не единожды прочесывал словарь частым гребнем, тщетно подыскивая определение дому своих предков, но это слово как-то не приходило ему в голову.
