– После этого, пожалуй, полюбишь спортивные новости, – пробормотал Влад и иронично покосился на вылупившего глаза Архипова. – Я вот только одного не могу понять: зачем этому Лукинскому, у которого по дому шныряют целые косяки девочек в амуниции Евы... зачем ему эта взбалмошная Наташка, да еще при том, что из-за этого я должен убить его?..
– Ну кого там еще несет? – раздался недовольный голос, и в комнату стремительно вошел невысокий толстый мужчина с обширной лысиной и блеклыми, припухшими спросонья голубыми глазками. И в данный момент эти глазки свирепо смотрели на Архипова.
– Мне позвонили прямо с пропускного пункта... через Келлера, конечно, что ты, Архип, приехал с совершенно сумасшедшим видом и срочно потребовал пропустить тебя ко мне. – Лукинский плюхнулся на диван и, по-видимому, абсолютно не замечая скромно стоящего у входного занавеса Влада, продолжил свою гневную тираду: – Ну, если ты скажешь, что эта сумасбродная Наташка сбежала вместе со своим гапоненковским болваном, то я те...
– Да, что-то наподобие, – отозвался Владимир.
Бесцветные глазки Лукинского обратились к Свиридову доселе не удостоенному внимания хозяина дома и, натолкнувшись взглядом на его неподвижную фигуру, словно высекли из нее искры, как из каменного столба, и эти искры яростно засверкали в испепеляющем взоре Михаила Борисовича.
– А что это за болвана ты сюда приволок? – медленно повернувшись к Архипу, произнес он. – Келлер сказал мне, что с тобой какой-то новый остолоп... как будто мало старых. Но я думал, что ты оставишь его где-нибудь, чтобы он подождал снаружи.
– Вы на редкость проницательны в характеристике моей скромной персоны, Михаил Борисович, – сказал Свиридов. – Но в данный момент это настолько несущественно на фоне обуревающих нас проблем, что я не мог остаться подождать господина Архипова в круглой комнате, скажем.
– Вы что, издеваетесь, мать твою? – гневно завопил Лукинский. – Какого черта вы тут делаете?
В момент этой гневной и довольно бестолковой тирады глаза Лукинского проницательно ощупывали Свиридова, и тот понял, что этот фейерверк образцово-показательной злобы только маска, ширма, за которой прячется вдумчивый, осторожный и серьезный человек.
– Я не думаю, что вам знакомо мое имя. Поэтому не вижу особой необходимости пока его называть. Но я пришел спросить у вас совета по серьезному и очень близко касающемуся лично вас, Михаил Борисович, делу.
Лукинский закрыл уже было гневно перекосившийся рот и приблизился к Свиридову.
– Говорите, – наконец сказал он уже явно спокойнее и сосредоточенней. – Кто вы такой?
– Я хотел бы предложить вам маленькую сделку. Думаю, что она будет вам выгодна. Потому что если дело выгорит, вы получите в целости и неприкосновенности собственную драгоценную персону.
Лукинский буквально задохнулся от изумления и ярости: как, какой-то человек, которого он вообще впервые видит, едва ли не открытым текстом угрожает ему, банкиру Михаилу Лукинскому, и где – в его собственном загородном особняке, напичканном охраной, как мышеловка сыром. Но он не успел ничего сказать, потому что его странный собеседник присовокупил к своей дерзкой речи слова, от которых вся кровь бросилась ему в лицо и стало жарко...
– А в довесок, – Свиридов сделал внушительную паузу и покачал перед носом Лукинского поднятым кверху указательным пальцем, – вы получите голову милейшего господина Гапоненкова Алексея Алексеевича, который, в свою очередь, заказал мне вас и даже заплатил вперед половину гонорара...
Глава 10
НАСТАВЛЕНИЯ ОТЦА ВЕЛИМИРА
Влад открыл глаза и слабо взмахнул рукой, собираясь отогнать рой на редкость назойливых мух, с мерзким жужжанием кружащихся перед его глазами. Но через несколько секунд в голову вступило смутное ощущение, что здесь явно что-то не так, потому как откуда взяться мухам в начале марта?..
– Сильно она меня шарахнула, – сказал Влад и уронил голову на подушку, поскольку в придачу к виртуальным мартовским мухам в его глазах появилось склонившееся над ним лицо Наташи.
– Ты бредил, – сказала несуществующая Наташа, – тебе приснился страшный сон. Какая-то капелла, какой-то Платонов... а еще ты говорил об Антарктиде и почему-то о Дудаеве.
– Я же сказал... сильно шарахнула, – встревоженно откликнулся Влад и приложил пальцы к гудящим вискам. В разбитом затылке снова пульсировала изматывающая, словно перемалывающая его мозг грубыми зубчатыми колесами боль.
– Я прикладывала к твоей голове холодные компрессы, – виновато сказала Наташа, придерживая его за воротник рубашки, вероятно, боясь, что он сделает резкое движение головой.
– Сколько сейчас времени? – спросил он.
– Уже почти пять вечера.
– И ты до сих пор сидишь тут со мной?
– Ты же запретил мне выходить на улицу без твоего разрешения, – она грустно улыбнулась и, поднявшись, добавила: – Илья еще спит. Сильно они ему лицо попортили. Но он спал хорошо, не то что ты. Прости, я не хотела... так получилось.
Влад подумал, что она снова извиняется за тот досадный, но пренеприятный удар «аграном» по голове, доставляющий теперь столько неудобств и страданий не только ему, но и ей самой. Поднял было на нее глаза, чтобы заверить, что все хорошо, чтобы саркастически посетовать – ну что еще можно ожидать от безмозглой взбалмошной бабы, что он и не заблуждался особо на ее, Наташки, счет... что он все давно забыл и простил.
Но все слова, насмешливые и грустные, наигранные и искренние, застыли на губах Влада, когда он увидел, как она смотрит на него. Нет, это не о том параноидально-истерическом столбняке, той неотвязной чесотке нелепых и надуманных чувств, которая в душещипательно-слезовыжимательных масскультовских фильмах про любовь патетически именуется высокой страстью. Неизвестно еще, была ли способна на эту пресловутую страсть эта в меру красивая, в меру глупая девушка. Но в ее глазах было что-то такое, отчего ему сразу стало беспощадно ясно, по поводу чего она извиняется.
Да, Илья в самом деле спал спокойно и не нуждался в ее уходе, а он, Влад, действительно бредил и кидался во сне после того, как приехал из загородного дома Лукинского. Но она и хотела, чтобы он нуждался в ее заботе.
Потому что она не могла отойти, оторваться от него, Владимира Свиридова, и теперь, когда он проснулся, смотрела на него так, как не смотрела ни одна женщина. Не потому, что ни одна женщина не любила его больше, чем способна любить она, Наташа. А потому, что ни в чьих других глазах он не пожелал бы, не позволил бы себе увидеть большей любви.
А теперь она просила у него прощения за то, что хотела этой его слабости и бреда, чтобы сидеть вот так возле него и следить за каждым его жестом.
– Ладно, – сказал Влад и медленно поднялся и сел, – вечер воспоминаний несколько затянулся, пора бы свистать отбой. Никто не заходил?
– Заходил, – слабо улыбнувшись, отчего ее бледное лицо чуть порозовело, ответила Наташа. – Я не открыла, как ты и просил.
– А ты не посмотрела в глазок, кто это был?
– Какой-то священник. Такой огромный, что перегородил всю площадку перед дверью.
– Ты вот что, – Свиридов зашевелился и сел на диване, – если этот священник вдруг вздумает прийти еще раз, а ты каким-то образом тут будешь, то впускай его, не раздумывая.
– А он уже вошел сам, сын мой! – раздался звучный бас, и в комнату ввалилась огромная фигура отца Велимира, в миру Афанасия Фокина. Пресвятой отец был окружен плотным кольцом обитающей в квартире живности: над головой его с диким воплем «Грррром небе-есный!!!» нарезал круги Брателло, о ноги пастыря терся здоровенный пушистый кот Тим, спящий круглые сутки, чье пробуждение не по поводу приема пищи или, напротив, отправления естественных нужд, а просто так, ставилось в ряд событий чрезвычайных, как- то: наводнение, землетрясение, дурное настроение соседки напротив и обесценивание национальной валюты в четыре раза.
На руках Фокина сидел довольный Наполеон в треуголке, ел банан, вероятно, принесенный ему как
