– Я думаю, вам понятно, что без участия мисс Соловьевой мы не сумеем найти нужные точки соприкосновения по вопросу контракта. Я думаю даже, что необходимая пластическая операция по вашему методу может быть проведена в Греции или же в США, куда я вылетаю непосредственно после посещения вашего города, а потом Москвы. Я понимаю, вы думаете, что эта новая куда более дешевая технология может привести к возникновению широкого рынка сбыта по всему миру, но...
– Я не понимаю вас, мистер Панитаиди. Вы сделали мне заказ, я его выполняю. Все намеки на то, что при моем небрежении к вашему заказу прогорит и контракт в нашем модельном бизнесе, я полагаю неуместным проявлением непрофессионализма. Простите за подобную откровенность, но я не хотел бы, чтобы вы видели во мне неполноценного и даже в чем-то ущербного делового партнера только на том основании, что я из России. Я понимаю, что после кризиса международное значение России подорвано и местные бизнесмены уже не пользуются безоговорочным доверием западных деловых кругов, но есть же и нетленные ценности, мистер Панитаиди. Полагаю, ничто не заставит усомниться в том, что никакой кризис не сделает русских женщин такими же непривлекательными, как ваши преуспевающие американки. Тем более что защита прав человека у них поставлена как нельзя хуже, то есть настолько совершенно, что и не подступишься. Так что работать там по такому профилю, мягко говоря, нереально. Или я в чем-то не прав?
– Хорошо, мистер Гапоненкофф. Ваша аргументация была исчерпывающей. Если вы сочли себя ущемленным в ваших правах, то вы вольны потребовать предоставления вам возмещения морального ущерба. Вы видите, что я ценю вас как совершенно уникального делового партнера.
– Благодарю вас, это излишне. Я надеюсь, что седьмого уже все будет улажено.
– Кажется, восьмого марта у ваших женщин праздник?
– Совершенно верно. Я думаю, вы понимаете, мистер Панитаиди, что я беру на себя большую ответственность, без согласия моей модели преподнося ей такой подарочек. Конечно, предложенная вами сумма достаточно значительна, чтобы урегулировать все без ложных угрызений совести... так в большинстве своем именуют издержки преодоления некоторых этических и моральных критериев.
– Я слышал, что эти пластические операции могут давать серьезные осложнения и привести со временем к откровенному уродству?
– Подобное не исключено. Но существует двухлетняя гарантия, что ничего подобного в течение указанного срока не произойдет. Деструктивные процессы в лицевых тканях возможны, но я не думаю, что это будет интересовать вас по истечении двух лет.
– Я вас понял, мистер Гапоненкофф. То есть окончательное разрешение вопроса – подписание контракта и сопутствующие процедуры – назначаются на седьмое?
– Да. Но вы понимаете, мистер Панитаиди, что в таком щекотливом деле, как это, и в такой стране, как Россия, ничего нельзя утверждать определенно. Думаю, что после семнадцатого августа всему миру стало понятно, что русский рынок – это как «русская рулетка», каждая попытка может стать роковой.
– Вы меня пугаете?
– Что вы! Мне это просто невыгодно. Я хочу быть с вами до конца откровенным, вот и все.
– Я понимаю.
– Вот и прекрасно.
– А что, вы действительно считаете американок крайне непривлекательными?
– Конечно, американские мужчины иного мнения, но тот, кто всю жизнь жил в России, не может быть с ними солидарен.
– А что вы думаете о гречанках?
– Я о них вообще не думаю. Ведь я не грек, мистер Панитаиди.
– Ну хорошо.
– Одним словом, мы договорились. Надеюсь, госпожа Соловьева не будет возражать. Вы знаете, как говорят у нас в России, баба с возу – потехе час...»
– А вот последнюю фразу я хорошо понял, – сказал отец Велимир, комкая пальцами рукав ризы. – Очень остроумный человек.
Тем более что последняя фраза была сказана по-русски.
– Наташка, теперь ты до конца поняла, что это такое? – медленно спросил Влад, искоса глядя на девушку. – Ведь, если не ошибаюсь, твоя фамилия Соловьева?
Она сидела с совершенно ничего не выражающим каменным лицом и, чуть покачиваясь, смотрела в одну точку, туда, где у стены сидел Наполеон и играл с хвостом кота Тима, аморфно развалившегося в немыслимой для любого нормального, то бишь средней ленивости кота, а именно на спине. Кот нисколько не протестовал против подобной беспардонности, наверное, потому, что превентивные меры были слишком утомительны для его изнеженного организма.
– Какой он у вас ленивый, – наконец сказала Наташа. Пугающе спокойно, обыкновенным, совершенно без иронии или какого бы то ни было выражения. А потом нежно улыбнулась Владу и спросила мягко и вкрадчиво: – Ты их всех убьешь?
– Будет видно. Так ты сделаешь, как я сказал?
– Влад, если этих козлов... если ты не разберешься с этими ублюдками, то это сделаю я сам, – произнес отец Велимир. Впрочем, какой там еще отец Велимир... обличье священника слетело с него, как слетает риза, а под ней обнаруживается камуфляжная форма спецназа. Глаза Афанасия Фокина вспыхнули жестоким огнем гнева, как, должно быть, они сверкали в Афгане и Чечне. Впрочем, нет... там был иной Афанасий Фокин – холодный, отлаженный до идеала, до совершенства механизм убийства. Эти несколько лет изменили его, как только это вообще возможно с такими людьми, как он и Свиридов.
– Какой добрый пастырь, – грустно сказал Владимир. – Ну что... будет видно, что делать дальше.
В комнату тихо вошел Илья и остановился, неподвижно глядя на них. Отец Велимир посмотрел на него с явным недоумением и интересом, а потом спросил:
– А кто это тебя так?
– Они уже проходят курс лечения, – глухо ответил тот. – Кое-кто в больнице, а кое-кто и на том свете.
– Люди Лукинского?
– Ты догадлив по-прежнему, несмотря на свой священнический сан, – за Илью ответил Влад. – По- моему, они сломали ему нос.
– Ага, – ответил брат, усаживаясь рядом с Наташей. – Ну и денек был, боже мой.
– Ты вовремя вспомнил о боге, – уже несколько отойдя от приступа безудержного слепого гнева, назидательно произнес отец Велимир. – Он сумеет должным образом врачевать твои раны, сын мой. А что касается твоего носа, то я рекомендую тебе сделать маленькую операцию у доктора Русского из частной клиники «Гален». Замечательный специалист. Я как-то прибегал к его услугам, когда один нечестивый христопродавец, будучи во хмелю, посмел возложить на меня персты...
– Это когда муж твоей прихожанки, которую ты замечательно исповедовал... очевидно, изгонял беса, да так, что она орала на всю церковь... в общем, когда он врезал тебе твоим собственным кадилом, а потом он и трое его друзей попали в реанимацию? – саркастично спросил Влад. – Да, было дело... как во святой обители священника обидели.
– Вот именно, – подтвердил тот, подозрительно косясь сначала на заговорившего стихами Свиридова, а потом на Наташу, которая все это время улыбалась бездумной легкой улыбкой, которая у искушенного в психологии человека вызвала бы тревогу за ее рассудок. Такого человека, как, например, Фокин или Свиридов.
– А этот доктор Русский... он что, в самом деле хороший специалист? – гундосо проговорил Илья.
– Я думал, ты спросишь, в самом деле ли он русский? – ухмыльнулся святой отец. – Нет, хирург он просто великолепный. Только берет много Иван Израилевич, иудейская душа, – горестно посетовал отец Велимир. – С меня за чуть попорченную мор... личину столько содрал, что страшно вспомнить.
– Это не проблема, – почему-то имитируя американский – именно американский, а не английский – акцент, протянул Свиридов. – Об этом позаботился господин Гапоненков. Возьми там, Илюха, из аванса, который он мне дал, сколько потребуется, и дуй заштопывать себе физиономию.
– Давай я ему звякну, – предложил отец Тук, – а то у него там запись на несколько недель вперед, а
