– Да, – подхватила вдова, радуясь возможности увести разговор подальше от религии, – у нас даже есть собственный туалет. Нечистоты, да и вообще вся грязная вода из таверны стекают через подвал прямиком в канализацию. Вот только все время приходится напоминать сторожу Чартерхауса, чтобы он не забывал открывать сливные ворота под бывшим монастырем, а то вода скапливается и начинает бурлить, вот как сейчас. Он пьяница и постоянно забывает это делать. Там теперь никто не живет за исключением итальянских музыкантов, а с них какой спрос? Глупые иностранцы, вот и все.
Локли вновь сердито посмотрел на меня.
– Этель уже жила здесь, когда Чартерхаус бросил вызов королю и отказался признать его так называемое верховенство.[25] Приора Хафтона схватили, повесили, выпотрошили и четвертовали на Тайберне,[26] а потом его руку прибили гвоздями к воротам аббатства. Ты ведь помнишь это, Этель?
– Это было так давно, – с неохотой откликнулась миссис Бьюнс.
– И они еще клянутся в любви к Богу!
Толстое лицо Локли исказила гримаса презрения и боли. Он, так же как и Кантрелл, но по-своему, здорово пострадал от религиозных реформ.
Фрэнсис поднялся со стула.
– Что ж, сэр, мне пора снова приниматься за работу. Извините, если не сумел вам помочь.
Поколебавшись, я тоже встал.
– Спасибо, сэр. Если вспомните что-то, пожалуйста, свяжитесь со мной. Меня зовут мастер Шардлейк, а найти меня можно в Линкольнс-Инн.
– Обязательно.
Он явно испытывал облегчение оттого, что наша беседа закончилась.
– Возможно, мы зайдем к вам еще раз, – добавил я.
Лицо Локли вытянулось. Он что-то скрывал, я был в этом уверен.
– Я провожу вас.
Миссис Бьюнс встала и дошла с нами до двери. Там она оглянулась, желая убедиться, что Локли не слышит ее, и, понизив голос, торопливо заговорила:
– Не обращайте внимания на то, что он болтал про религию, сэр. Фрэнсис привык к жизни в аббатстве, а за его пределами ему пришлось ох как несладко. Особенно он натерпелся от того фанатика, хирурга, у которого работал. Тот силком пытался обратить его в свою веру. Фрэнсис начал выпивать. Приходил сюда каждый вечер и напивался до бесчувствия. Вот тогда-то я и приютила его. Я знаю пьяниц и, глядя на Фрэнсиса, поняла, что любовь и забота могут помочь ему.
Она посмотрела на меня. Ее повелительности как не бывало. Передо мной стояла просто до предела уставшая и ранимая женщина.
– Теперь он не пьет, но часто говорит очень печальные вещи.
– Не волнуйтесь, хозяйка, – поспешил я успокоить ее. – Меня не интересуют религиозные взгляды Фрэнсиса Локли.
– Ему горько оттого, что он превратился в посудомойку, повторил судьбу отца.
Женщина подняла на меня глаза, полные боли.
– Как странно все поворачивается в этом мире, правда, сэр?
От таверны мы ехали в глубокой задумчивости. Наконец Барак нарушил молчание.
– Он что-то скрывал, вам не показалось?
– Показалось, и это связано с Годдардом.
– Я мог бы заставить его заговорить.
– Нет, пускай этим займется Харснет. Сегодня вечером я расскажу ему о разговоре с Локли.
– А женщина, по-моему, ничего не знает.
– Нет. Бедняжка. Вряд ли она видит благодарность за свою заботу о нем.
– Харснет может подвергнуть его допросу с пристрастием.
– Возможно.
Мне не хотелось думать о том, что этому маленькому, разочарованному, обиженному жизнью человечку начнут выламывать руки – ив прямом, и в переносном смысле, – но ему известно что-то важное, и нам непременно нужно узнать, что именно.
Мы вернулись домой. Я устал, рука болела при каждом движении, и, конечно, надо было бы отдохнуть, но в пять часов состоятся похороны Роджера. Интересно, подумалось мне, каким стал Сэмюель? Когда я видел его в последний раз, он был совсем крохой.
На диване в гостиной, опершись на подушки, полулежала Тамазин. Ее глаза были уже не такими опухшими, но лицо все еще переливалось синяками самых разных расцветок – от лилового до желтого, и губы были разбиты. Она посмотрела на меня измученным взглядом.
– Ну, как ты, дорогая? – с наигранной бодростью спросил Барак.
– Скверно. Все болит, а особенно рот, – неразборчиво произнесла Тамазин.
Я заметил, что за щеками у нее были пропитавшиеся кровью ватные тампоны.
Меня передернуло, и я непроизвольно пошевелил языком, вспомнив муки, которые пережил два года назад во время пыток в Тауэре. Палач, помимо всего прочего, вырвал тогда у меня зуб.
– Пресвятая Дева, до чего же больно!
Барак подошел к жене и обнял ее.
– Могло бы быть хуже, – сказал он. – Этот несчастный зуб находился позади, так что твоя ослепительная улыбка нисколько не пострадала.
– Ага, ну тогда все в порядке, – язвительно отозвалась она.
– Я вовсе не хотел сказать, что…
Тамазин перевела взгляд на меня.
– Вы представляете, что удумал этот негодяй зубодер? Он заявил мне, что вырвать зуб будет стоить пять шиллингов. Я ответила, что это слишком дорого, и тогда он говорит: я, дескать, вообще не возьму с вас денег и сам заплачу вам десять шиллингов, если вы согласитесь на то, чтобы я вырвал вам все зубы. Зубы, говорит, у вас просто замечательные, и из них выйдет отличная вставная челюсть для какой-нибудь богатой дамочки. Вы представляете? Вытаскивает из кармана какую-то деревянную штуковину и пытается снять мерку с моей челюсти. У вас, мол, рот стандартного, самого подходящего размера. Я сказала, чтобы он и думать об этом забыл, и тогда он взялся за работу. Ну разве не бессердечно предлагать мне такое после того, что со мной сделали! Странно, что доктор Малтон порекомендовал именно его.
– Подонок! – выпалил Барак. – Ему повезло, что меня не было рядом!
– Хотя, надо признать, работу он сделал быстро и почти без боли. – Тамазин передернула плечами. – Фу-у! У него был такой страшный вид! Фартук заляпан кровью, а на его ремесленном знаке изображено ожерелье из зубов.
– Вам нужно лечь в постель, Тамазин, – посоветовал я. – И как следует отдохнуть.
– А вы пойдете на похороны мастера Эллиарда, сэр?
– Да, но сначала мне нужно переодеться. Потом я зайду за Дороти, и мы все вместе, в том числе и слуги, отправимся в церковь. Когда я вернусь, Барак, мы перекусим на скорую руку, после чего я пойду к Харснету.
– Я вот тут подумал… – нерешительно заговорил Барак. – Церковь Святой Агаты – это не та ли, с которой пару лет назад свалился шпиль?
– Та самая, но тебе идти со мной необязательно.
Я взглянул на него и многозначительно покосился на Тамазин.
Барак пожал плечами.
– Харснет в своем письме упоминал нас обоих. Возможно, у него есть какие-то поручения и для меня.
Я открыл рот, собираясь возразить, но тут же закрыл его, подумав, что, если я приструню помощника в присутствии его жены, он только разозлится.
– За меня можешь не волноваться, – выдавила Тамазин, и в словах ее явственно прозвучал зловещий подтекст.
– Вот и ладно, – ответил Барак, – тогда отдыхай.
