каким он был прежде. Одержимый целиком поглощен лишь одним – желанием выполнить волю нечистого.
Бенсон перестал играть с пером и рассмеялся с нескрываемым цинизмом.
– Одержимый! Вы считаете его таковым? Эта версия заведет вас в тупик.
– В зале капитула я видел стенные росписи, иллюстрирующие Апокалипсис апостола Иоанна, – сказал я. – Теперь они будут скрыты за полками для документов.
– Да, это была моя идея – использовать зал капитула для хранения официальных бумаг. У нас, знаете ли, много свободного места образовалось. Ну и что из этого?
– Монахи, вероятно, сотни раз видели эти изображения. Так же, как и вы. Вряд ли можно было, рассматривая их изо дня в день, не думать об истории, о которой они повествуют.
Настоятель передернул плечами.
– Я этих картинок почти не замечал. Разве что думал иногда о том, что нарисованы они из рук вон плохо.
– И все же на некоторых людей они могли оказывать сильное воздействие, – возразил я.
Бенсон просверлил во мне дыру взглядом и наставил на меня перо.
– Ваше имя все время казалось мне знакомым, и я вспомнил, кто вы такой. Вы адвокат, которого король высмеял в Йорке два года назад. Как он назвал вас? Согбенным пауком? Мне рассказали эту историю после его возвращения. Он сравнил вас с каким-то здоровым йоркширским малым, который был с вами. Йоркширцам эта шутка пришлась по душе.
Я ничего не ответил.
– Вы не божий человек, сэр, – тихо сказал Харснет.
– Я реалист! – разъярился Бенсон. – Такие люди, как я, уменьшают количество проблем, существующих в мире. Я понял, что наша система продажна и прогнила, еще будучи молодым монахом, и со временем подался к лорду Кромвелю. Вот уж кто был реалистом, так это он. Кромвель сделал меня аббатом, а я сделал так, что эта обитель сдалась тихо и мирно, без протестов и скандалов, поскольку они в королевской резиденции совершенно ни к чему. Король надеется, что когда-нибудь тоже будет здесь погребен. И он очень разозлится, если вы устроите скандал.
Бенсон встал, давая понять, что разговор окончен. По глазам Харснета я понял, что больше всего на свете ему сейчас хочется арестовать настоятеля, бросить в темницу и лично подвергнуть его допросу третьей степени. Но в одном Бенсон был прав: он являлся важной персоной, обладал влиянием, и при отсутствии прямых улик Харснету нужно было действовать с крайней осторожностью. Мне подумалось, что он изначально выбрал неправильную тактику поведения с настоятелем и в результате сразу же настроил его против себя.
Когда мы вышли на двор, Харснет повернулся ко мне. Я видел, что он буквально кипит от ярости.
– Вы ему верите? – спросил он.
– Мне кажется, что настоятель тоже что-то скрывает. Причин тому может быть две: он либо думает, что это не имеет значения для нашего расследования, либо считает себя слишком влиятельной шишкой, на которую нельзя надавить.
– Ему не помогут никакие высокопоставленные друзья, если он утаивает важную информацию, которая помогла бы в раскрытии четырех убийств.
– Хотелось бы в это верить, – откликнулся я.
Харснет стиснул губы.
– Послушаем, что нам скажет Локли. Не исключено, что это поможет прижать Бенсона. Я должен прихватить пару констеблей и взять в оборот Локли. Увидимся вечером, в шесть часов, мастер Шардлейк.
Он поклонился и ушел.
– Не завидую я Локли, – сказал Барак.
– Да уж.
Я оглянулся на дом настоятеля.
– Бенсон называет себя реалистом. Что ж, так оно и есть. Как и у любого из монахов, помогавших Кромвелю, им руководило только одно: жажда власти и денег. Едва ли он хоть изредка задумывается о судьбе монахов, которых выбросили из монастыря, и уж тем более не испытывает угрызений совести.
– У него она, по-моему, вообще отсутствует, – заметил Барак.
С крыши трапезной, которую сносили рабочие, свалился огромный каменный блок, и Джек от неожиданности моргнул, обвел взглядом картину разрушений, царивших вокруг, и расхохотался.
– Что смешного? – удивился я.
– Этот болван Бенсон распинался о том, как он стал аббатом. Посмотрите вокруг. Он стал хозяином развалин.
– И тем не менее по соизволению короля он до сих пор управляет Вестминстерским собором, – серьезно ответил я.
Барак поднял глаза на огромную церковь.
– Значит, Генрих хочет, чтобы его здесь похоронили, – тихо проговорил он.
– И чем скорее – тем лучше, – еще тише отозвался я.
Харснет жил на северной стороне Вестминстера в одном из красивых старых домов, стоявших вдоль Королевской улицы, чуть ниже дворца Уайтхолл. Над дворцом развевались флаги, его силуэт был красиво очерчен на фоне ясного синего неба, а солнце ярко отражалось в высоких окнах караульной постройки в воротах. Я остановился перед дверью дома Харснета с отполированным до блеска дверным молоточком в виде львиной головы. Мне было интересно, каким будет этот ужин с семьей Харснетов, но еще интереснее было узнать, что рассказал ему Локли.
Я постучал в дверь, и слуга проводил меня в большую гостиную.
На высоком деревянном буфете, отражая свет ламп, сияло золотое блюдо, а одна стена была увешана картинами, изображавшими путешествие волхвов в Вифлеем. Верблюды и повозки были выписаны в мельчайших деталях, а сами полотна выдержаны в теплых песочных тонах.
Меня уже ждали Харснет и его жена. Коронер, облаченный в черный бархатный дублет, выглядел щеголевато, аккуратно подстриженная борода с седыми прядями составляла контраст темным волосам. Однако выражение его лица было озабоченным. Жена Харснета оказалась маленькой круглолицей женщиной со светлыми волосами и яркими глазами, полными любопытства. Она сидела на подушках и вышивала, но при моем появлении поднялась и сделала книксен.
– Элизабет, – сказал Харснет, – позволь представить тебе выдающегося адвоката Мэтью Шардлейка, который работает вместе со мной над… одним сложным делом.
Харснет бросил на меня предупреждающий взгляд, и я понял, что его жена ничего не знает про убийства. Значит, чтобы услышать новости о Локли, придется подождать.
Элизабет заговорила высоким, но приятным голосом.
– В последнее время я почти не вижу Грегори, а когда он появляется, то у него такой усталый вид! Надеюсь, это не вы взвалили на него столько работы?
– Упаси меня бог, мадам, я всего лишь временно работаю вместе с ним.
– Грегори очень тепло отзывается о вас.
Я с удивлением взглянул на Харснета, поскольку полагал, что он не может испытывать уважения к тем, кто не разделяет его строгих религиозных воззрений. Коронер смущенно улыбнулся, и я опять убедился в том, что он застенчив.
– Я еще не поблагодарил вас за то, что вы прислали ко мне в дом человека, – сказал я. – Этот Орр – симпатичный парень, и теперь женщины чувствуют себя гораздо спокойнее.
Харснет выглядел польщенным.
– Я не сомневался в том, что Орр будет работать на славу, ведь он – член нашей церкви.
Элизабет пригласила меня за стол, застеленный нарядной вышитой скатертью.
– Надеюсь, вы любите жареную баранину?
– Больше всего на свете! – ответил я, ничуть не покривив душой.
Она позвонила в маленький колокольчик, и слуги внесли большое блюдо с бараниной и миски с овощами. Я вдруг поймал себя на мысли, что впервые нахожусь на званом ужине после того – последнего –
