вечера, который провел в гостях у Дороти и Роджера.
«Сэмюель, должно быть, уже уехал, и она опять осталась одна, – подумал я. – Завтра непременно ее навещу».
Дверь снова открылась, и служанка ввела в гостиную четверых тщательно причесанных детей: двух мальчиков и двух девочек в возрасте примерно от четырех до десяти лет. Двое младших были в ночных рубашках.
– Входите, дети, – пригласил Харснет. – Я хочу познакомить вас с мастером Шардлейком.
Дети подошли и послушно выстроились перед отцом. Мальчики вежливо поклонились мне, девочки сделали книксен. Харснет улыбнулся.
– Юных джентльменов зовут Авессал и Ревнитель, юных леди – Рахиль и Бела.
Все это были ветхозаветные имена, за исключением Ревнителя, одного из многих странных имен, которые протестанты давали своим детям: Богобоязненный, Неколебимый, Спасенный. Две маленькие девочки с испуганным любопытством поглядывали на мою горбатую спину. Младший мальчик смотрел в пол, но у самого старшего из детей, Ревнителя, был злой, неприветливый взгляд. Отец положил ладонь ему на голову.
– Надеюсь, ты извлек урок из сегодняшнего наказания? – серьезным тоном спросил он. – Ты понял, что произносить имя Спасителя всуе – большой грех?
– Да, отец, – ответил мальчик.
В его голосе звучала покорность, но глаза оставались колючими.
Харснет отпустил детей, проводил их взглядом и, когда они вышли, грустно покачал головой.
– Мне пришлось ударить Ревнителя палкой, – пояснил он. – За то, что он ругался. Не самая приятная, но необходимая часть отцовских обязанностей. Я и представить себе не мог, что он знает такие слова.
Коронер умолк, и лицо его снова приняло озабоченное выражение.
– Дети могут быть испытанием, – сказала Элизабет, – но при этом они и великое утешение, и наше будущее.
Женщина с улыбкой посмотрела на меня.
– Муж сказал мне, что вы не женаты.
– Да, – коротко ответил я, дотянувшись ножом до нового куска баранины.
– Господь повелевает мужчине вступать в брак, – сказала Элизабет, не сводя с меня взгляда.
– Ну, мне он этого пока не повелел, – отозвался я и повернулся к Харснету. – Вы сказали, что занимаете должность помощника коронера уже шесть лет. Могу я спросить, где вы изучали юриспруденцию, сэр?
– В Миддл-Темпле.[27] Затем в течение нескольких лет я работал в Линкольншире, откуда родом мои родители. А потом, шесть лет назад, случилось Северное восстание.[28] Я собрал отряд для борьбы с этими папистами, но сражаться нам не пришлось. Они сдались без боя.
– В Йоркшире все обстояло иначе, – заметил я.
– Божьей милостью восстание удалось подавить и там. После этого я получил письмо, в котором меня приглашали к лорду Кромвелю. Вы ведь его тоже знали?
Харснет уставился на меня своим проницательным взглядом, словно пытаясь проникнуть в мою душу.
– Да, с тех самых пор, когда он был молод и еще только стал радикалистом.
– Тогда он находился на вершине власти. Он сказал, что разглядел во мне способного человека, и попросил занять пост помощника королевского коронера. Прежний только что умер.
Харснет вздохнул.
– В Линкольншире мы были счастливы и не хотели переезжать, хотя предложенная мне должность, как и любая другая на королевской службе, предусматривала солидный доход. Но деньги никогда не стояли для нас на первом месте.
– Лорд Кромвель был не из тех, кому легко отказать.
– О, я и не собирался отказываться, и убеждать меня тоже не было нужды. Хватило единственного аргумента: Кромвель сказал мне, что, если я приму это предложение, при дворе станет одним добрым христианином больше.
– Он работает просто на износ, мастер Шардлейк, – посетовала Элизабет, – но каждый из нас должен жить так, как предназначил ему Господь.
Женщина улыбнулась, и я подумал: не относится ли ее последняя фраза к моей холостой жизни?
– Вы как-то упомянули о том, что подумываете организовать больницу для бедных? – напомнил Харснет.
Я был только рад сменить тему.
– Да, это была идея Роджера Эллиарда. Он задумал собрать пожертвования с членов Линкольнс-Инн, а то и вообще всех адвокатских корпораций и учредить лечебницу для бедных и больных. Когда у меня появится свободное время, я непременно займусь этим.
Харснет согласно кивнул.
– Это было бы замечательно. Между нами говоря, король не горит желанием тратить деньги, полученные от разорения монастырей, заменяя монастырские больницы чем-то получше.
Пришла моя очередь согласиться.
– Да, – сказал я, – он занят только сооружением дворцов и теперь, когда скотты побеждены, подготовкой войны с Францией.
– Ага, и все это ради суетной, призрачной славы.
– Грегори! – одернула его жена.
– Я знаю, дорогая, мы должны проявлять осторожность. Однако вернемся к теме больницы, мастер Шардлейк. Я хотел бы помочь вам в осуществлении этого проекта. У меня до сих пор множество знакомых в Миддл-Темпле. В каком месте вы собираетесь ее строить?
– Признаюсь, я еще не задумывался об этом, хотя после того, как снесли все монастыри, в Лондоне появилось сколько угодно свободного места.
Коронер кивнул.
– Больницу нужно строить поближе к центру. Именно туда стекаются нищие со всего города, чтобы просить подаяние. Мы каждый день становимся свидетелями их страданий. Именно эти страдания вкупе с необразованностью становятся для них соблазном усомниться в милости Господа и мудрости Его.
– В больнице их можно было бы знакомить с Библией, – вставила Элизабет.
– Верно, – глубокомысленно кивнул ее муж. – Позаботившись о теле несчастных, позаботиться и об их душе.
Мы уже покончили с ужином и, перехватив мой полный нетерпения взгляд, Харснет сказал:
– Надеюсь, ты извинишь нас, дорогая, но нам с мастером Шардлейком нужно поговорить. Не желаете ли пройти в мой кабинет? – обратился он ко мне.
Я поднялся из-за стола и поклонился миссис Харснет.
– Благодарю вас за прекрасное угощение, мадам.
Она склонила голову.
– Рада, что вам понравилось. Подумайте, сэр, если бы вы нашли себе добрую жену, такой стол встречал бы вас каждый вечер.
Харснет провел меня в свой кабинет, небольшую комнату, главным предметом которой являлся письменный стол, заваленный бумагами. На одной стене висел большой витраж в раме. На темном фоне были изображены красные и белые розы с золотыми листьями. Это произведение словно освещало комнату, наполняло ее теплой атмосферой уюта. Заметив мой взгляд, Харснет пояснил:
– Это из старого женского монастыря в Бишопсгейте. Мне понравился этот витраж, тем более что на нем нет изображений святых, что было бы идолопоклонничеством.
– Да, вещь и впрямь красивая. Но, сэр, что там с Локли?
Только что энергичный, подобранный, как на параде, Харснет словно сдулся и вялым жестом предложил мне садиться. Я понял: нужно ждать новой порции плохих новостей.
– Его нет, – бесцветным голосом сообщил коронер. – Сбежал. Придя в таверну, мои люди застали эту женщину – как ее там, Бьюнс, что ли? – в панике. Локли за три часа до этого ушел к пивовару, чтобы
