— Баксанова так сразу не найти, Василий Антонович, — сказал поспешно Огнев. — Он в Заборовье.
— Давно?
— Второй месяц.
— Оттуда, значит, руководит. — Огневу показалось, что по лицу Василия Антоновича прошла весьма скептическая улыбочка. Это было до крайности неприятно.
— Я их сам потом могу вызвать, Василий Антонович, — предложил он.
— Так вот, Илья Семенович, соедини пока что с Тур-Хлебченко и Горицветовым.
Чтобы не терять времени, Василий Антонович позвонил по обкомовской АТС редактору «Старгородской правды».
— Редактор? Читал фельетончик? «Высокий покровитель». Как относишься? — Прикрыв трубку рукой, объяснил Огневу: — Правильный, говорит, фельетон. А ты какое отношение к нему имеешь? — Опять к Огневу: — Весь материал, говорит, подготовил для корреспондента. А больше там никто? Баксанов, например. Да, да, я знаю. Совсем пропал. Где-то в области. Ну, а Тур-Хлебченко, Горицветов… Плохо с ними знаком? Это уже зря, дорогой мой. Народ партийный, хороший. Ну пока, будь здоров.
Вошел Воробьев.
— Не выполнил поручения, Василий Антонович. Тур-Хлебченко на сланцевых рудниках., Портреты пишет. Жена так объяснила. А Горицветов в Средней Азии, в гости к какому-то композитору поехал. На озеро Иссык-Куль, если не вру.
— Спасибо, Илья Семенович. — Когда Воробьев вышел, Василий Антонович сказал: — Вот чертовы групповщики! Работают! Колхозы перестраивают, портреты шахтеров пишут, народные мелодии записывают. А те, против кого они группу свою сколотили, грязные «сказы» сочиняют да критику в печати зажимают. Оригинальненько получается, Анатолий Михайлович. Не из той ли они группы, о которой кое-кто говорит «лакировщики» и о которой Никита Сергеевич сказал: хотя я и не писатель, но в какой-то степени отношу себя к этой группе? А? Если из той, то вы и меня, Анатолий Михайлович, зачисляйте в нее, пожалуйста. Что-то, гляжу, нервишки у вас сдают. Лечиться вам надо, дорогой мой.
Снова вошел Воробьев.
— Из Союза писателей товарища Огнева спрашивают. Очень срочно, говорят. К себе пойдете, Анатолий Михайлович? Или можно сюда соединить?
— Давай сюда, — сказал Василий Антонович. — Чего бюрократизм разводить.
— Это насчет Птушкова, — объяснил Огнев и взял трубку. Он слушал и явно менялся в лице. — Искать надо, — сказал взволнованно. — Искать, дорогие товарищи. В колхоз, в Озёры, звоните, домой езжайте. Что же вы такие беспомощные? Мы вам не няньки. — Положив трубку, добавил: — Не явился Птушков, вопрос отложили.
— Видите ли, Анатолий Михайлович, человек, который способен на такое сочинение, как «Древний сказ», о нашей действительности, это не просто заблудший. Он уже перешагнул за рамки того, что обычно может позволить себе живущий в обществе и хотя бы в малой мере, но считающийся с обществом. Он уже не считается ни с кем и ни с чем. Он разрушил связи с обществом, у него перед ним нет никаких обязательств. — Василий Антонович взглянул на часы. — Прошу извинить, предстоят еще встречи. Если Птушков ваш обнаружится, сообщите, где пропадал. А что касается фельетона, придется, значит, признавать: факты, мол, подтвердились. Значит, на бюро, видимо, надо выносить его обсуждение?
Огнев не ответил, постоял минуту и вышел. Василий Антонович пригласил к себе в кабинет заведующего отделом промышленности.
— Товарищ Шубников, — сказал ему, когда тот подсел к столу. — Есть у нас в городе какое-нибудь — и не очень чтобы большое, и не очень маленькое — директорское местечко? Ну-ка поразмышляйте?
Два дня назад к Денисовым приходила Елена Никаноровна, жена Суходолова. Плакала. Говорила, что не может видеть Колю своего без работы, пенсионером, что он изводится, сидя дома, рвет и мечет, проклинает свет. Особенно обрушивается на него, на Василия Антоновича — заманил в такую дыру, в провинцию, и тут обрубил руки-ноги. Будь дело в Ленинграде, Николай Александрович возглавил бы другой завод, может быть еще и покрупнее, чем этот химкомбинатишко. В Ленинграде его знают, ценят, у него там сотни друзей, тысячи людей, из которых каждый чем-нибудь ему обязан. А здесь? Здесь он полностью зависит от произвола обкома, от его, денисовских, капризов.
Обо всем этом Елена Никаноровна рассказывала, конечно, не Василию Антоновичу, а Соне, и уже Соня передавала ему весь тягостный разговор. «В чем-то они правы, Вася, — говорила Соня. — Им надо помочь. Нельзя так. Отбрось личные чувства и побуждения, смотри на него просто как на человека. Он нуждается в помощи, в устройстве судьбы».
Да, конечно, нуждается. О чем говорить! Но куда его устраивать, как сам-то не понимает? Куда ни устрой, начнется старая история. Он должен оставаться на пенсии, должен. И вместе с тем Василий Антонович не может не откликнуться на крик несчастной женщины, на крик, который сливается и с голосом его собственного сердца.
— Вот если на мотороремонтный завод? — сказал, поразмыслив, Шубников. — Заводик, правда, маленький, сугубо местного значения. А кому такое местечко понадобилось, если не секрет?
— Суходолову, Суходолову, товарищ Шубников. — Василий Антонович даже вздохнул. — А что делать? Ну что, что?
— Это верно, — согласился Шубников. — Трудновато Николаю Александровичу. Я не сказал вам… Он приходил на днях, крыл тут всех со страшной силой. И бюрократы, и чиновники, и все прочее. Графин воды за таким разговором у меня выпил. По человечески-то его понимаешь, Василий Антонович.
— А мы и должны понимать людей по-человечески. На то мы и обком, партия. А что там, на мотороремонтном? Куда директор подевался?
— Умер, Василий Антонович. Спазмы, знаете, сердце. В час ночи хватило, к утру человека уже и нет.
Василий Антонович задумался.
— Нет, не годится, — сказал он. — Психологически не годится. Что ведь скажет? Одного, скажет, на тот свет уже отправили на этом месте. Теперь меня туда, на дожитье?
Задумался и Шубников.
— Ну, а если ему лакокрасочный завод дать? Тоже вроде химии. Там директор кандидатскую диссертацию защитил, в научно-исследовательский институт уходит.
— А что у них, не гуталин ли изготавливают, не пасту для чистки кастрюль?
— Нет, настоящее дело, Василий Антонович. Лаки и краски высокого качества. Для автомобильной промышленности, для авиационной. По-моему, даже для спутников наша продукция пошла. Не ручаюсь. Но слух такой есть.
— Слушай, вызови его, товарищ Шубников, Да поговори с ним поаккуратней. Убеди, что место это для него самое подходящее…
Сказал Василий Антонович и вновь задумался. Суходолову-то место, может быть, и подходящее. Но подойдет ли он сам для этого места? Чему обрадовался? Тому, что через какое-то время вновь начнутся жалобы на Сухо дол ова, вновь пойдут неурядицы на хорошо работавшем заводе… И тогда что? Снова снимать человека с должности, снова давать объяснения коммунистам, снова налаживать разваленную работу, и разваленную во имя чего?
— Попробуем все-таки, — сказал, стараясь переубедить самого себя. — Вызови, вызови его, товарищ Шубников. Завтра же вызови, не откладывай. И потом доложи мне.
Проводив Шубникова до дверей, Василий Антонович принялся ходить по кабинету. Если бы не этот фельетон об Огневе, бросающий тень на всю область, если бы не беспокойство о Суходолове, настроение его могло быть не просто хорошим, а даже отличным. Геологи уже прибыли в область, готовятся к началу разведочных работ; проект большого судоходства по Кудесне и Ладе в общих чертах утвердили в Совете Министров республики; министерство речного флота будет размещать заказы на суда, а пока, как только реки очистятся ото льда, откуда-то будут переброшены старые, но капитально отремонтированные пароходы и теплоходы. Весной начнутся работы по прокладке газовой линии в область, сначала в Старгород, затем и в другие города. Сланцевый газ можно будет переключать в крупные села или развозить в жидком виде, в баллонах. У инженера Лебедева нашлось немало последователей. Десятки старгородских специалистов
