настойчивым.
Поселок Ленинский давно скрылся за поворотами лесной дороги, а Лаврентьев все оглядывался, все смотрел по сторонам, на лице его была взволнованная улыбка.
— Ну, что? — сказал Василий Антонович. — Будто старый дневник листаешь?
— Много всякого перевидал я в жизни, — ответил Лаврентьев. — А вот тут самый большой кусок сердца оставил. Идут годы, забывать бы надо, а совсем наоборот, все сильнее сюда тянет. Летом непременно приеду хотя бы на недельку. Пошлите уполномоченным.
— На сенокос, например! — Василий Антонович засмеялся. — Хорошее дело — быть уполномоченным на сенокосе! Погода — что надо! Девчата — что надо! Весело.
— Плоховато, Василий Антонович, ты еще знаешь сельское хозяйство, — сказал Лаврентьев. — Не очень-то хорошая погодка случается в сенокос. Бывает, дожди льют. Скосишь травы, выберешь солнечный час. А по ней как даст дня на три сеногной этакий. Волком воешь, не знаешь, что и делать. Потемнеет сено, все питательное из него дождем выколачивается. Вешала придумываешь, под навесами сушишь. Кое-как провялишь, словом, — начнешь в стога складывать, — опять дождь. Горит оно в стогу, преет. Сунешь туда щуп — шомпол такой, стальной или железный — нагревается.
— Ну, а девки-то, девки, — они-то от дождя не линяют! — подшучивал Василий Антонович.
— Какие уж девки! Все время выговор над тобой висит, проработка какая-нибудь. Не до девок.
— А я иной линии держался, когда по молодому делу ходил, — сказал вдруг Бойко. — Я, Василий Антонович и Петр Дементьевич, если неприятности какие, о них, о девчатах, не то что не забывал, а как раз тут-то и помнились они мне особенно. Пойдешь к ним, все и забудется. Девчата — народ душевный. Притулишься к которой, согреет, приласкает, слово окажет, и вся эта неприятность — как ветром ее снесет.
— Ты так считаешь?.. — ответил Василий Антонович рассеянно, вновь вспомнив об Артамонове. — Может быть, может быть…
Назавтра Василий Антонович и Лаврентьев ожидали Артамонова в кабинете Василия Антоновича. Пробило одиннадцать, и Воробьев отворил дверь. Вошел Артамонов. Тяжелый, в сапогах, в неизменном темно-синем кителе, седой, но, как всегда, крепкий; острые глаза колюче смотрели из-под бровей. Нет, он выглядел не просителем.
Василий Антонович распорядился принести чаю, сказал Воробьеву, чтобы их никто не беспокоил, — сели к столу. Артамонов оглядывался по сторонам.
— А неплохой кабинетик. У меня поскромнее. — Зато дела у тебя в области посолиднее наших. Артамонов промолчал.
Принесли чай, он бросил в стакан несколько ломтиков лимона и четыре или пять кусков сахару, принялся мешать ложечкой.
— А здорово у вас за дорожное дело взялись, — сказал, отхлебнув глоток. — Еду-еду, везде песок, везде гравий… Смотрите, истреплете на этой штуке транспорт. К посевной без тракторов, без автомашин останетесь. Без горячки к такому делу надо подходить. Вы что — за год хотите выполнить задачу, какую мы четвертый год одолеваем? Не выйдет, соседушки любезные. Выше головы не прыгнешь.
— Ну это вы, Артем Герасимович, самому себе противоречите, — сказал Лаврентьев. — Вы же за год решили продажу мяса государству увеличить втрое. И увеличили, верно? Звание Героя Социалистического Труда получили. Прыгнули значительно выше головы. Ведь для этого понадобилось, конечно, чтобы каждая корова вместо одного трех телят принесла.
Артамонов поднял на него режущий взгляд.
— Шутник ты, товарищ Лаврентьев. Ты на что намекаешь? На ту дурацкую историю, когда наши чудаки в вашей области скот закупать принялись?
— И не только у нас. К приморцам забрались, к…
— Ладно, ладно. Знаю, куда они забирались, ты мне эти списки не перечисляй. Всем самостийникам бюро обкома дало по рукам, — я говорил об этом Василию Антоновичу. Учитываешь? И вообще не через это мы свое обязательство выполнили. Трех телят коровы, понятно, не приносили. Но свиноматки дали и по десять и по двенадцать поросят. Поставили на откорм. Интенсивно. Научно. Свинари наши себя показали. А эти закупки… Нашел, что вспоминать, старье всякое. Приезжай и ты, покупай у нас, если деньги есть. Пожалуйста! Слова не скажу.
— Да, конечно, — миролюбиво согласился Василий Антонович. — Старое вспоминать незачем. Петр Дементьевич это для примера привел. В том смысле, что предела ничему нет. Думаю, что, опираясь на хороший опыт вашей области, Артем Герасимович, мы уже не за четыре года, а, скажем, за два, за три решительно улучшим сбои дороги. Все-таки нам легче, вы, так сказать, указали верный путь.
Пили чай, рассуждали, ходили вокруг да около той или иной темы в разговоре. Ни Василий Антонович, ни Лаврентьев не могли понять, зачем прикатил Артамонов, почему так спешно понадобилось ему встретиться с ними. Он рассказывал о новых клубах в колхозах, о новых скотных дворах, о том, что хочет развернуть в области пчеловодство. С одним не знает, как справиться, — с тем, что от опыления полей химикатами пчелы гибнут. Заговорили об этой проблеме, острой и для Старгородчины. Потом Артамонов сказал, что слышал о решении поставить судоходство по Ладе и Кудесне на государственную ногу. Он бы тоже хотел присоединиться к союзу Ковалева и Денисова. Если от Кудесны пробить канал к реке Шее, то так общий водный путь можно удлинить еще километров на двести — до самых глубин Высокогорской области.
Выпив третий стакан чаю, он отодвинул его от себя, взял папиросу из коробки на столе, медленно, со смаком, размял ее в пальцах, закурил.
— Помощь мне от вас нужна, товарищи, — сказал, откидываясь на спинку кресла. — Не безвозвратная, понятно, взаимообразная. По моим сведениям — вы их публиковали в газетах, — у вас силоса в этом году заложено в два с половиной раза больше, чем в прошлом. Скот, следовательно, — я подсчитал, — обеспечен кормами не только до весны, но до самого июля, когда уже пойдут молодые зеленые корма. Дайте силосу. — Он сказал это, провожая взглядом к потолку клуб табачного дыма.
Просьба была такая, что ни Василий Антонович, ни Лаврентьев никак ее не ожидали. Чего угодно могли ждать, только не этого. Они даже растерялись на минуту.
— Понимаете, — слыша их молчание, стал объяснять Артамонов. — По прежним, так сказать, контингентам нашего стада, мы бы вполне уложились в те корма, что заготовили. Но мы стадо увеличили, резко увеличили. И это не только наше личное, областное, дело. Это дело общегосударственное. Учитываете? Мы, так сказать, идем на прорыв установленных рутинных нормативов. Мы, вы тут верно сказали, прокладываем путь. Надо помогать нам. Это общепартийное дело. Если провалимся мы — значит, все мы вместе провалились. На радость противнику. Что — я неверно говорю?
Он говорил верно. Но силоса ему надо было не пуд и не два, а несколько тысяч тонн. Отдать эти тысячи тонн кормов — значит пойти на сознательное снижение надоя молока в области в самые ответственные весенние месяцы.
— И кроме того, — сказал Василий Антонович, выложив эти соображения, — кроме того, колхозы не согласятся оставить свой скот без кормов.
— Во-первых, что значит: оставить скот без кормов? — заговорил Артамонов. — Об этом и речи нет. Поделиться прошу. Кто сколько может. Чисто добровольно. От пуда килограмм, от башни пару-другую грузовиков. А во-вторых, на то и обком, на то и партийная организация в области, чтобы разъяснить колхозам необходимость помогать соседям, тем, кто выполняет такое ответственное обязательство перед партией и государством. Будь я на вашем месте, я бы поднял на ноги всех сельских коммунистов.
Василий Антонович слушал его и удивлялся. Совсем недавно он говорил, что для него коммунисты — каждый, кто выполняет план, а не только тот, у кого партбилет в кармане, что партийная работа — это прежде всего хозяйственная работа. А тут вдруг коммунистов вспомнил, вспомнил о той силе, которую несет в себе партийная организация, о влиянии ее на сердца и на умы колхозников.
— Пожалуйста, — говорил Артамонов, — мы тоже можем вам помочь. Хотите, весь транспорт области подниму… Вот возьму сейчас трубку, позвоню в Высокогорск — и пойдет работа. Как на штурм подымемся, будем возить вам на дороги стройматериалы. Хотите?
Он шел на все, он обещал что угодно, он доказывал, подсчитывал, он говорил не переставая.
— У меня даже разверсточка есть. Вот! — Он извлек из кармана несколько листов бумаги. — Вот
