Пять поэм

Чем прославлена в мире любая страна
И в искусстве каком всех сильнее она?

И ответил один: «Если зрим чародея,—
Он из Индии гость». — «Волхвованьем владея,—

Так воскликнул второй, — может брать Вавилон[417]
Пораженных людей в свой волшебный полон!»

Молвил третий: «В сердцах наших сладкая рана
От иракских ладов и певцов Хорасана».

И четвертый сказал: «В красноречии слаб
Житель каждой страны, если рядом — араб».

Пятый важно изрек: «Верен истине буду:
Только живопись Рума известна повсюду».

«Нет, о друг живописцев! На этом не стой.
Лишь в Китае художники», — молвил шестой.

И румиец с китайцем поспорили: «Вправе
Только мы говорить об искусстве и славе!»

И красивый их спор был пленительно схож
С их искусством, он был — прихотливый чертеж.

После распри недолгой, напрасной и жаркой
Все решили: покой разделен будет аркой,

И когда эту арку построят, она
Будет плотной завесою разделена.

Справа — нечто румиец напишет умело,
Слева — ловкий китаец возьмется за дело.

И увидят они, что назначит им рок
В час, когда состязанья закончится срок.

Лишь они создадут взорам новый подарок,
То откинут завесу меж двух полуарок,

И решит многих зрителей пристальный взор:
Чья картина милей, чей прекрасней узор.

С двух сторон плотной ткани, без лишней заботы,
Мастера на ступени взошли для работы.

И когда своего каждый мастер достиг,
То завесу откинули в этот же миг.

Две прекрасных картины открылись, — и что же?
И рисунок, и цвет — все на них было схоже.

Всех внимательных судей стеснившийся ряд
На творения поднял растерянный взгляд:

Как же статься могло, что художников двое
Схожий создали сон в разделенном покое?

Тут вошел Искендер… Шепот судий затих…
Меж картинами сев, царь осматривал их.

Все казалось ему непостижною тайной
В этой близости образов необычайной.

Царь взирал на картин многоцветную гладь,
Продолжая огнем любопытства пылать:

Было сходство во всем у обоих творений,
Это было игрою взаимных дарений.

И мудрец, бывший тут же, увидел, дивясь,