Пьянство в контексте творческого процесса позднего Чайковского
Бытовое пьянство крупнейшего русского композитора второй половины XIX века П. И. Чайковского, казалось бы, ничем не выделяется в кругу аналогичных явлений в русской культуре своего времени, ставя его в общий ряд с М. И. Глинкой, М. П. Мусоргским, А. К. Глазуновым и др. Как и у них, пьянство Чайковского является типичным примером алкоголизма со всеми сопровождающими его физиологическими и нравственно-психологическими издержками, и в этом плане может рассматриваться в медицинском аспекте. Между тем есть обстоятельства, позволяющие особым образом исследовать пьянство Чайковского в контексте его творческого процесса. Главным из них является то, что Чайковский сам уделял своему пьянству очень большое внимание, довольно тщательно фиксировал его проявления, комментировал и даже исследовал их в своих дневниковых записях.[95]
Дневниковые записи о пьянстве органично входят в круг тем, связанных с авторефлексией композитора и просматриваются в определенной динамике. Так, например, в двух первых сохранившихся дневниках — № 1 и № 3 (за 1873 и 1884 годы) о пьянстве вообще нет речи, хотя, к этому времени Чайковский уже и был достаточно много пьющим человеком.[96] Записи 1873 г., фиксирующие рефлексии композитора во время путешествия в Австрию, Германию и Швейцарию, переполнены сообщениями лишь о разного рода физических недомоганиях, нервных расстройствах и о внешних неприятных впечатлениях или раздражающих факторах, и не поддаются какой-либо систематизации: «Очень паскудный оркестр играл порядочную программу. Очень скучал»,[97] или «Нервы — ужасны»,[98] или «Подымался на какую-то неизвестную гору, где на вершине нашел двух кретинок»[99] и т. д.
Но уже в следующих дневниковых записях за 1884 год соответствующие сообщения о скуке, раздражениях, озлобленности обнаруживают некоторую системность, в которой среди внешних причин наиболее заметен комплекс раздражающих факторов, связанных с карточной игрой в винт. Весьма показательна в этом плане запись сделанная в день рождения композитора: «11 часов. Сейчас стукнет 44 года. Как много прожито и, по правде, без ложной скромности, как мало сделано! Даже в моем настоящем деле: ведь положа руку на сердце, ничего совершенно образцового нет. Все еще ищу, колеблюсь, шатаюсь. А в другом? Ничего не читаю, ничего не знаю. Только на винт трачу бездну золотого времени…».[100]
Едва ли не ежедневно эта карточная игра давала Чайковскому поводы для записей о связанных с нею нервных издержках, начиная с простой констатации невезения — «Винт после ужина втроем с Левой и Флегонтом. Ужасно не везло»,[101] и вплоть до развернутых сюжетов, связанных с игрой: «Я какая-то амбулирующая злоба. Из-за того, что Саша с наслаждением обремизила меня в пяти червах без трех я до бешенства разозлился тем более, что из великодушия, в виду ее сегоднящнего несчастия в игре, уступил было ей (мы играли втроем) только-что перед тем игру в трефах. Каково? Это чувство пользующегося известностью художника? Эх! Петр Ильич, стыдно, батюшка! Впрочем я с утра не по себе…».[102] Однако при этом Чайковский явно отдает себе отчет в какой-то странной необходимости для себя этой ежедневной карточной игры, а вместе с ней, возможно, и неизбежности тех нервных издержек, которые ее сопровождают: «Винт втроем с Флег[онтом]. Колоссальное мое несчастие»,[103] «Винт вдвоем с Флегонтом. Везло, — но какая скука»,[104] «Этот винт втроем до того меня раздражает, что я начинаю бояться как бы это на здоровье не повлияло. Опять злился до остервенения и ненависти. А отказаться от игры нет силы»,[105] и, наконец, — «Признаюсь, винт для меня почти необходимость, — даже совестно».[106] Но о собственном пьянстве и здесь ни слова. И может показаться знаменательным упоминание чужого пьянства в предпоследней записи этого дневника: «После ужина винт. В 11 ч. уехали на станцию пьяный Алеша и несносный негодяй Митька».[107]
В следующем Дневнике № 4 за 1886 год — снова в качестве сквозной темы проходит регулярная констатация игры в винт. Однако теперь за редким исключением[108] ее обстоятельства не вызывают у Чайковского негативной реакции. И впервые в этом дневнике появляются упоминания о пьянстве: сначала о выпитом коньяке,[109] затем впервые записан сам термин: «Пьянство»[110] и наконец первое вкратце описание пьянства: «Ужин в Лондоне. Официальные тосты. Пьян как …….<так в публикации. — С.Ф.> Тысяча нежностей со всеми. Не мог дойти до дому. Пьян».[111] Далее же упоминания пьянства делаются регулярными и постепенно начинают сопровождаться оценками негативного характера, например, «Пьянство страшное»,[112] или: «Что за пьяница здесь сделался»,[113] или «Всевозможные заходы в кабаки. До безобразия… Встал с ощущением невероятной тоски и отвращения к себе»[114] и т. д.
Во всех следующих дневниках констатация «пьянства», его оценка и самооценка себя в состоянии опьянения делаются своего рода второй после карточной игры в вист сквозной темой и в какой-то момент даже почти полностью вытесняют ее, становясь основной в плане отрицательной саморефлексии, например: «Страшный двойной кутеж в двух кабаках. Я так много пил, что ничего не помню… Вставши, чувствовал себя очень мрачно, да и погода была мрачная, дождливая. Голова была тяжела и вместе с тем пуста от пьянства».[115] В отдельных случаях, делая в пьяном состоянии ежевечерние записи, Чайковский утром не в состоянии разобрать их, и вынужден комментировать их примечаниями — «Что значит эта фраза? Должно быть пьян был когда писал».[116]
И как высшее проявление осознания негативности своего пьянства следует в этой динамике рассматривать появление записей о случаях воздержания от него и позитивной оценки этого: «Ужин (без водки)»,[117] или «Хочу воздержаться от пьянства. Спал великолепно, благодаря этому обстоят[ельству]»,[118] или — «Не пил водки за обедом. Это очень хорошо!..».[119] И наконец, признания того, что без пьянства ему в какой-то момент невозможно обойтись: «Очень расстроен. Не могу без сильной выпивки спать лечь».[120] Наиболее же интересной в этом плане предстает запись от 11 июля 1886 года: «Говорят, что злоупотреблять спиртными напитками вредно. Охотно соглашусь с этим. Но тем не менее я, т. е. больной, преисполненный неврозов человек, — положительно не могу обойтись без яда алкоголя, против коего восстает г.
Таким образом, тема пьянства просматривается в дневниках[122] как своего рода преемница темы карточной игры в вист и в общей непрерывности с ней является неким олицетворением того, что можно назвать «неизбежным злом», но при этом едва ли еще и не «желательным» злом. И в такой своей интерпретации пьянство-вист весьма специфическим образом вписывается в контекст, который в рабочем порядке был определен нами как проявление некоего фактора «Зла» в творческой биографии композитора.
О действии этого фактора можно узнать из уникального замечаниями Модеста Ильича, относительно специфического свойства характера Петра Ильича Чайковского, постоянно проявляющегося у него, начиная с детских лет и до самой кончины. Модест Ильич описывает это свойство как «любовь к проказам», как «склонность к злым шуткам, которая всю жизнь странным образом уживалась с необычайной добротой и
