— Это аковцы были.
— Во-во! Они ж, варнаки, по нам на полном серьезе стреляли. Своими ушами слышал, как они нас с фрицами сравнивали...
Костя нахмурился, услышав негодующие слова земляка. Перед последним вылетом он узнал правду о Варшавском восстании и вознегодовал. То, что рассказал начальник политотдела, вызвало гнев летчиков. Рискуя жизнью, они летали в истекающий кровью город, с высоты в сто-сто пятьдесят метров в условленных местах сбрасывали на парашютах тюки с оружием, боеприпасами, медикаментами и продовольствием; летали, невзирая на погоду, нарывались на вражеские истребители и плотный зенитный огонь, нередко гибли. А в это время генералы, возглавившие восстание, вели подлую двойную игру...
Танк ухнул куда-то вниз, и лейтенант с размаху стукнулся лбом о броню. Даже сквозь толстые швы шлема он почувствовал сильную боль.
— Черт возьми! — не сдержал вскрика Сергей. — И откуда яма взялась? Не разбился, Костя?
— Жив, а шишку, кажется, здоровую набил.
— Замечтался, не заметил. Сбавлю скорость, будто парное молоко
повезу...
Восстание в Варшаве началось в самое неблагоприятное время, когда Красная Армия, пройдя с тяжелыми боями более шестисот километров, снизила темпы наступления. Эмигрантское буржуазное правительство в Лондоне рассчитывало до подхода советских войск захватом Варшавы как бы узаконить свою власть. Генерал Бур-Комаровский, командующий Армией Крайовой, в июле 1944 года прямо заявил: «Мы не можем поднимать восстание против немцев до тех пор, пока они удерживают фронт, а тем самым и Россию вдали от нас. Кроме того, мы должны быть подготовленными к тому, чтобы оказать вооруженное сопротивление русским войскам, вступающим на территорию Польши».
Главенствующую роль в Варшавском восстании играла Армия Крайова (аковцы) — части ее были наиболее многочисленны, лучше вооружены и заранее организованы. В вооруженной борьбе приняли участие и отряды Армии Людовой (аловцы), намного слабее снаряженные, чем аковцы, и обескровленные немцами. К восстанию примкнули патриоты-варшавяне, горевшие лютой ненавистью к оккупантам, охваченные стремлением быстрее вызволить родной город из-под фашистской пяты. Героизм и отвагу польских патриотов было вынуждено признать и гитлеровское командование. В секретной инструкции от 21 августа, попавшей в руки советских разведчиков, оно признавало, что «повстанцы сражаются фанатично и ожесточенно. Наши успехи после трехнедельных боев невелики, несмотря на поддержку большого числа современного оружия».
Расширяя воздушным путем помощь восставшим, советское командование одновременно решило высадить сильный десант. 16 сентябри подразделения Первой польской армии двинулись через Вислу. Они высаживались под неприятельским огнем на участках берега, занятого повстанческими отрядами. На этом и строились все расчеты. И вдруг, при высадке, десантники столкнулись с гитлеровцами. Вскоре выяснялось, что по распоряжению Бур-Комаровского и его помощника, командующего войсками Варшавского военного округа генерала Монтера, части и отряды Армии Крайовой к началу высадки десанта были отозваны с прибрежных окраин в глубь города. Их место не замедлили занять немецко-фашистские дивизии. Пострадали и находящиеся в этом районе подразделения Армии Людовой, которых аковцы не предупредили о своем отходе.
И сейчас Костю не покидает возмущение, которое охватило его пять дней назад. Какими же подлыми оказались генералы, если ради корыстных политических целей предали своих соотечественников! Может, и прав Сережка, когда столь бескомпромиссно судит о встретившихся им аковцах! Действительно, кругом фашисты, а они узрели врагов в русских парнях. И погибли-то по-дурацки...
— Костя, ты не замерз случаем? Слышу, примолк.
— Задремал, друг. Прохладненько, но терпеть можно.
— И у меня ноги заколели, спасу нет.
— Останавливай машину, мы ведь не каторжные...
Смолк мотор, и по ушам сильной болью ударила внезапная тишина. Лейтенант, как при резкой потере самолетом высоты, раскрыл рот. А Сергею хоть бы хны. Выскочил из люка — и на мокрую траву. Вытянулся, руки под голову и замер, уставясь взглядом вверх. Сквозь разлапистые ветви просвечивает хмурое небо, сыплет мелкий, моросящий дождь. Чуть поскрипывают деревья, срываются и планируют желтые и багряно-фиолетовые листья. Потом приподнялся, прислонился спиной к вязу и вытащил из кожанки зеленую пачку сигарет. Закурил, затянулся и неудержимо закашлялся. Костя потянулся к нему, взял дачку, прочитал название и удивился:
— «Дели»?! При чем тут Дели? Табак, что ли, индийский? Зачем ты столько куришь?
— С малолетства привык. Округ Ольховки тайга дремучая, комарья, мошки — жуть. Не закуришь — из хаты во двор не выйдешь... Давай обед аль ужин соображать.
— Чего соображать? Свиная тушенка, сардины в масле...
— Они мне поперек жилы, — скособочился Сергей. — Американская тушенка осточертела, теперь на немецкую напали. А сардин я сроду не пробовал, то ли дело туруханская селедка!
— Сардины — деликатес, — невольно фыркнул Костя, — а ты нос воротишь.
— Чё, чё долдонишь?
— Отменная жратва, по-русски говоря. Аристократы сардины уважают.
— Катись ты со своими аристократами! — и вдруг Груздев оживился. — В танке у меня за спиной сидорок болтается. Чует мое сердце, не зря его фриц пригрел.
Сергей нырнул в люк и появился с замасленной наволочкой, набитой под завязку. Распорол финкой и высыпал содержимое на траву. Разглядел и удовлетворенно заметил:
— Глянь, а фриц не дурак был пожрать! Курицы, колбаса, польская водка!.. Здорово! Сало, окорок... Живем, чалдон! Мы с тобой еще и в гробу ногой дрыгнем.
Пока Лисовский резал и раскладывал на плащ-палатке трофеи, Груздев взвел автомат и исчез среди деревьев. Костя вскоре забеспокоился: ужин готов, а он где-то запропал. Вытащил пистолет, намереваясь отправиться на поиски, как тот сам из-за кустов появился. Ни одна веточка под ногами не хрустнула. Лицо мокрое, счастливое.
- Окрестности разведал, на родничок наткнулся. Вода светлая да сладкая. Тебе в фляжку набрал... А петухов почему отбросил? Пованивают!.. Ну и аристократ. А омуля с душком едал? Чудик ты, как я погляжу. Не рыба, а сплошное объедение... Ладно, петухов я сам рубану, нехай мне хуже будет!
После еды он лениво разлегся на плащ-палатке, неторопливо закурил. С неба уныло сочилась морось, серые облака угнездились в самом лесу, день заметно угасал, а на душе потеплело. Глухо шуршал листвой ветер, сыпал сухой хвоей и сбитыми сосновыми шишками. Откуда-то донесся по-комариному тонкий и писклявый шум мотора. Он то приближался, то удалялся и замолкал. Похоже, описывал круги в воздухе. Сергей прислушался.
— На «раму» по звуку похоже. Чё она здесь вертится? Неужели, из за нас ее подняли?
— Вполне возможно, — нахмурился лейтенант и напряженно ловил гул работающего мотора. — Точно, «фокке-вульф-сто восемьдесят девять». Значит, ищут... Бросим, пожалуй, танк, а сами пехом...
— Ну уж, извини-подвинься, лейтенант, — возмутился Груздев. — На ноги надейся, а танком быстрее и вернее. Пехом в крайнем случае, когда к горлу подопрет... Глянь на карту, куда нас занесло?
Костя сложил остатки продуктов в наволочку, расстелил карту, склонился над ней. Сергей вслушался, но мотор где-то затерялся. Ни птичьих голосов, ни звериного крика. Хоть бы еж под листвой фыркнул. Все живое попряталось, куда-то исчезло. Чужой лес, и тишина в нем на нервы действует. Далеко ему до родимой сибирской тайги! И все же здесь лучше, чем в городе, чувствуешь себя уверенней и спокойней.
— Не найду дороги, — удивился Лисовский. — Карта издана в сорок четвертом, а проселок не обозначен. В чем дело?
— Не тушуйся, Костя. Фрицы тоже не восьмиглазые, могли и не заметить. Их промашка нам на руку, здесь искать не будут... Дальше подадимся, аль тут переночуем? Темнеет, а без фар в овраг за милую душу сверзимся.
— Где переночуешь? — огляделся Лисовский. — Сухого места не найти, а дождь всерьез припускает.
