нашли и не угостили, свадьба остановилась.
Девушка-повар тут же за маленьким столиком начала готовить эти самые пирожки с пряной мясной начинкой, раскладывать кругляши в овальные плетеные коробочки и раздавать гостям. В жизни не ел ничего вкуснее! А рыбу едят так: приносят с поклоном огромную рыбину на блюде, показывают, как искусно она обжарена, как хороши ее плавники и бока, затем - вжик - достают нож размером с саблю и мгновенно превращают рыбу в нарезку, доставая из жареной груды все до одной косточки…
Китайцы считают похожесть блюда на оригинал - грубым и неаппетитным.
В холле нашего роскошного отеля “Бейджинг Ньюс Отель Плаза” с утра до вечера наигрывает механическое пианино. В этой механической игрушке виден вкус китайцев к манерной искусности. Человек слишком прост, чтобы слушать игру живого пианиста.
Музыка - серия поз.
Еда - очередь из наслаждений.
Обычная смена блюд - больше двенадцати.
Китайские
попрошайки в метро чудовищны - вот исполинский борец сумо с оторванной рукой или человек, у которого вместо ног лежит на полу какая-то груда костей.
В ресторанчике
“Князь Еды Золотая Чаша” замечаю, что официантки ставят чайник таким образом, чтобы носик не смотрел на посетителя. Нас сидело за круглым столом человек десять, и у всех десяти чайников носик был повернут к стене.
Что за притча?
Оказывается, носик у китайцев связан с фаллосом, и тыкать носиком - значит, оскорбить гостя.
Возвращаюсь в Москву.
В первом же кафе на Тверской меня оскорбили десятки наглых чайных носов.
Вот итог моей поездки в Китай - в Поднебесной я отоварился запретом.
Анатолий Курчаткин.Зимние заметки о летних впечатлениях.
Об авторе
| Курчаткин Анатолий Николаевич - прозаик, автор “Знамени”.
Анатолий Курчаткин
Зимние заметки о летних впечатлениях
На каменном поясе
Я не был в родном городе десять лет. Свердловск десятилетней давности, ставший Екатеринбургом, запомнился мне царившей в нем атмосферой депрессивности; печать унылой смиренной бедности лежала на всем его облике, казалось, он припорошен толстым слоем тяжелой цементной пыли. Многочисленные его заводы стояли, не имея заказов, немногочисленные здания, что строились - все сплошь офисы каких-то банков, - поражали убогостью архитектурной мысли: что-то толстостенное, с маленькими окнами, похожее на крепости, предназначенные к длительной, изматывающей осаде. В голову невольно приходила мысль: и это столица Урала?
Правда, улицы города еще носили следы пробушевавших недавно революционных лет: рядом с официальным названием улицы, чуть пониже его, прямо по стене черной краской было выведено по трафарету старое, до 1917 года, название. Улица Якова Свердлова, помню, согласно этой трафаретной надписи называлась Уктусским проспектом. При виде таких надписей в душе рождалась надежда: еще год, еще два, ну, еще три - и Свердлова действительно станет Уктусским проспектом, город оживет, цементную пыль с него сдует ветром ожидаемых благих перемен, предпринимательство из примитивного спекулятивного занятия станет действительно движителем экономики…
Нет, Уктусским проспектом улица Якова Свердлова так и не стала. Как не исчезли Карла Либкнехта, Розы Люксембург, Красных Борцов и даже диковатая “Имени XXII партсъезда”.
Но город, однако, стал другим.
Прежде всего у него появился цвет. Тот, которым полны города всего мира, где нет вечной памяти Госплана, на корню уничтожавшего всякую рекламу за ненадобностью, - красочно оживляющий серый городской ландшафт, яркий цвет рекламных вывесок, объявлений, призывов. Нет, с Москвой, конечно, не сравнить, но глазу уже не скучно, уже радостно, такое ощущение, словно на каменно-бетонно-асфальтовое тело надели одежду.
Кроме того, в город пришла современная архитектура. Новые здания, что появляются и в центре, и на окраинах, будь то жилые дома, гостиницы, офисы, уже не напоминают крепости, готовые к долговременной осаде, у них, независимо от того, устремлены они в небо или растекаются по земле, открытые, ясные формы, чистая, эстетически выверенная линия - глазу, как и новую цветную одежду города, возбуждающе- приятно созерцать их.
Торговая улица Вайнера, бывшая таковой и до 17-го года, и после, полностью превращена в пешеходную, на месте бывшего двухэтажного драмтеатра выросло блистающее стеклом воздушное пятиэтажное строение, не “маркет” - настоящий “эмпориум”. Посередине улицы, прямо на уровне земли, вровень с пешеходами - выразительные бронзовые скульптуры: спешащего куда-то капиталиста в цилиндре, с тростью и портфелем, шофера начальной поры автомобильной эпохи - в кепи, толстом свитере, с толстым вязаным шарфом, туго обмотанным вокруг шеи, в распахнутой кожаной куртке и в кожаных перчатках на руках. А еще “модерновый”, невозможных прежде условных форм фонтан - то ли земной шар в танцующем объятии лиан-народов, то ли ядро атома в вихре несущихся вокруг него электронов. В бывшем помещении унылой “Диетической столовой” на углу Вайнера и Малышева - великолепный общедоступный пятизальный ресторан с различными кухнями мира; хочешь - европейская, хочешь - китайская, хочешь - латиноамериканская, и уютно - зайдя, не заметишь, как прошло полдня.
На месте деревянной часовенки, что десять лет назад стояла там, где раньше был дом Ипатьева, в подвале которого расстреляли последнего императора России с семьей, - весьма внушительных размеров, ярко сверкающий куполами, весь блистающе мраморно-гранитный, истинно “имперский” и тем напоминающий восстановленный храм Христа Спасителя в Москве, свеженький собор, с такими же свежепостроенными трехэтажными епископскими палатами рядом. Тогда, десять лет назад, казалось, что деревянной часовенке стоять и стоять, годы и годы, нет, однако, - уже несколько лет, как стоит не временный, а более чем капитальный памятник “на крови”. И удалось собрать-достать денег, и деньги не ушли налево, в чей-то карман. Стоит храм-памятник на холме, со смотровой площадки от него открывается вид на Нижне-Исетский пруд, с которого и начался двести пятьдесят лет назад город, на новые, совершенно “западного” облика дома в районе той самой улицы Свердлова, так и не ставшей Уктусским проспектом, - замечательный вид, вдохновляющий, питательный: в таком городе хочется жить.
В общем, город изменился. И изменился ощутимо в лучшую сторону.
Однако же внешние изменения - отнюдь не основание для каких-либо сущностных выводов. Город не существует сам по себе. Город существует для людей, их жизни. Что за эти десять лет изменилось в жизни людей, его жителей?
Моя поездка носила сугубо частный характер, попросту говоря - посетить родные могилы; у меня не было деловых встреч, рабочих отношений с кем бы то ни было (разве что с могильщиком на кладбище при обсуждении с ним ремонта памятника), и мои впечатления - чисто семейного характера. Но, с другой стороны, вспомним знаменитое: семья - “ячейка общества”. Океанская капля, в которой весь океан. В семейных откровениях многое открывается яснее и глубже, чем в других обстоятельствах.
Моим племянникам Сергею и Юрию - одному сорок два, другому тридцать два года. Разные поколения, и если Сергей принял на себя удар реформенной волны 92-го года в том возрасте, когда личность уже в достаточной степени сформирована, да и фундамент жизни в большей или меньшей степени заложен и разве что еще не затвердел, то Юрий был совсем юн, и взрослеть, формируясь и определяясь в жизни, ему пришлось уже в этом, новом времени.
