Что?!.
'...а упрямый Бакс все тащился за мной, по щиколотку утопая в прошлогодней хвое, и с каким-то тихим остервенением рассуждал о шашлыках, истекающих во рту всем блаженством мира...'
Я крадусь по ниточке этих слов на ощупь, как слепой, а вокруг шумят миры и жизни, черные знаки на белой бумаге; я проталкиваюсь через их мешанину, я иду, спешу, спотыкаюсь, отшвыриваю страницы, хлопающие меня по лицу, как кожистые крылья летучих мышей...
Я вспомню!
Наверное...
23
ИНГА
...и вдобавок мне начали сниться сны.
Вот уже третью ночь. А два раза – днем. Раньше я не любила ложиться днем, но в последние дни я не очень хорошо себя чувствовала, и Черчек, ставший необыкновенно заботливым и оттого немного суетливым, заставлял Иоганну стелить чистое белье и собственноручно поправлял на мне одеяло.
– Не боись, девка, – шутил он, раздувая пегие усищи, – лапать не буду. Эх-ма, старый лапоть, ни к чему мне девок лапать, я б к старухе под бочок – да не разогнуть крючок...
Я улыбалась и легко-легко проваливалась в теплую мякоть сна. И снова видела Энджи – заросшего клочковатой бородой и с воспаленными глазами, видела странных людей в белоснежных балахонах, согнувшихся в поклоне перед моим мужем, видела его лицо – окаменевшее в страшном усилии, чем-то похожее на лицо Атланта с офорта Марли, когда небо впервые опустилось титану на плечи.
Я видела Талю – вытянувшегося, даже возмужавшего, очень похожего на своего отца; Таля сидел в какой-то избе, а напротив сидела женщина средних лет, однорукая и напоминающая Иоганну, и женщина эта что-то втолковывала моему сыну, а он послушно кивал – что было совершенно непохоже на знакомого мне неугомонного Тальку – и перебирал в пальцах разные корешки, веточки, листья...
'Таля!' – попробовала я позвать его, и он вскинул голову, зашарил глазами вокруг себя, а потом понурился и сломал корешок пополам.
Я видела Бакса – он расположился на крыльце и точил две кривые железяки. Он всегда любил возиться со всякими убийственными штуками; а у ног его копошились в траве два маленьких лохматых человечка, они боролись друг с другом, и я впервые услышала голос Бакса, впервые в моих беззвучных снах пробился живой звук.
– Ногу, ногу подставляй, Болботун, – бормотал Бакс, ногтем пробуя лезвие, – так, а теперь на себя... Что, Падлюк, съел?! Пищи – не пищи, а кинул он тебя! Болботун у нас герой... вон Вилисса говорит, что это он самолично про Анджея вести из Ларя принес, когда нам еще тела потом наколдовывали... Трех кабанов чуть не насмерть загнал, а за одну ночь добрался! Слышь, Болботуша, как ты этих дьяволов клыкастых уболтал, чтоб они тебя не жрали, а везли? Ну ладно, не хочешь говорить, и не надо... Ногу, ногу подставляй!.. вот так...
Голос поплыл, заглох, и вновь – тишина.
Сны. Поначалу я не связывала их с собранием Неприкаянных, о котором никто не заговаривал, словно его и в помине не было; я не связывала сны даже с визитами Бредуна. Он прибегал по два раза на день, но ненадолго, запыхавшийся и возбужденный, он пил с Черчеком, шутил с Иоганной, рявкал на Йориса – тот понимал и любил именно такую форму общения – и разговаривал со мной исключительно о пустяках.
Не связывала сны с Бредуном, а вот – само связалось.
Это Бредун заставил меня все время носить нож. Он сам привязал к ножнам две тесемочки и подвесил их мне на шею, строго-настрого приказав не снимать даже в постели.
– Тепло ему нужно, – загадочно сообщил Бредун. – Живое тепло, и чтоб капусту ни-ни...
Нож на удивление уютно примостился у меня за пазухой и по ночам маленьким зверьком лежал рядом. Я спала, видела сны, а когда просыпалась – ножны зачастую были крепко зажаты у меня в руке, и спокойная сила бродила в сонном теле.
А днем меня иногда знобило. И к вечеру – тоже. Иоганна поила меня горькими отварами и настойками, Йорис подарил меховую безрукавку, и я одевала ее по вечерам. Мы гоняли чаи, Иоганна все чаще заговаривала о приближающихся родах, старик хмыкал в бороду, а потом я шла спать.
И видела сны.
Так текло время в постоянном ожидании чего-то...
24
ТАЛЬКА
Я – мальчишка. Это обидно и неумолимо, как понимающая улыбка Бакса.
Впервые я понял это, когда испугался пришествия Боди.
Я стоял в десяти шагах от того страшного, что творил Бакс, в животе ворочался кусок тающего льда, и руки тряслись от ужаса и непонятной тяжести.
Потом я обнаружил, что до сих пор держу Черчекову тяпку – но это уже потом, когда Бакс говорил мне разные успокаивающие слова.
– У каждого свое оружие, – говорил он, – просто его надо сперва найти. Например, кому-то человека застрелить – раз плюнуть, а вот ножом ни в какую... Только представит себе, как лезвие в тело входит, как кровь ему на одежду выплескивается, как руку надо рывком назад – все, пиши пропало. Или саблей – запросто, а дубиной или топором – ни за что. У каждого свое оружие, Таля. Иному умереть легче, чем убить, и это тоже – оружие...
– А ты? – всхлипнул я, и Бакс осекся, нахмурился и замолчал. – Ты же не выбираешь!
– Я сам – оружие, – непонятно и глухо ответил он. – Не приведи Бог кому другому...
Я выронил тяпку и побрел в дом.
Я – трус. Вила специально не позвала меня, когда они стали хоронить убитых Боди, но я пошел сам – что я хотел доказать самому себе? – и ворочал твердые, как поленья, трупы, внутренне содрогаясь; помогал таскать тела к опушке, где мы вырыли большую яму, и долго стоял у засыпанной могилы, шепча слова, приходившие на язык неизвестно откуда.
Вила одобрительно поглядывала на меня и молчала.
Своих мы зарыли поодаль, и там я тоже постоял, сколько надо.
Вечером Вила учила меня раскидывать Сеть. Это было трудно – словно недавно ослепший человек учил прозревшего слепого от рождения видеть мир – но я с третьего раза сообразил и вошел в нужный ритм.
Я чувствовал себя огромным пауком, нависшим над хутором, и нить за нитью невидимая клейкая паутина опутывала местность вокруг нас на полдня пути во все стороны. На северо-восток – почти до самого Переплета. Сначала было сложно отсеивать сигналы от настырного зверья и птиц, прорывавших паутину, но постепенно я настроился – тем более что посыл от приближающегося человека был бы совершенно иным по звучанию. А от Страничников – тем паче.
Бакс, выслушав мой рассказ о Сети, немного расслабился и прекратил бурчать, что 'пора немедленно рвать когти'. Черчек заявил о своем намерении идти в Ларь вместе с нами, Вила тоже кивнула с обреченным выражением лица, а Бакс минут пять думал и наконец согласился на уговоры старика обождать с уходом до очередного Большого Паломничества.
