– Если уж шухер, – выразился Бакс в своей обычной манере, – так лучше чтоб при большом стечении народу. Авось, не все тут раздолбаи, да и недолго ждать осталось...
Я тихонечко вызвал Вилиссу на крыльцо, оставив Бакса с дедом и Щенком Кунчем допивать заветный кувшин, поминая умерших.
– Вила, – сказал я без обиняков, – что надо, чтобы Даром – убивать?! Научи!.. ну пожалуйста...
Она смотрела на багровые прожилки заката и не отвечала.
– Научи! – упрямо повторил я, чувствуя, что сейчас расплачусь, и стыдясь подступающих слез.
– Не могу, – прошептала она. – Не учат этому. Пока в тебе самом смерти нет – не сумеешь.
– Я уже умирал, – возразил я, – значит...
– Ничего это не значит. Нет в тебе черного света, а без него Даром убивать – убивать даром...
– А когда он во мне будет, этот черный свет?
– Ох, чую, будет, – пробормотала Вилисса, и я остался на крыльце один.
Лес стоял сплошной стеной, но краешек солнца слегка просвечивал из-за деревьев, и на миг мне показалось, что этот свет – черный.
Я – мальчишка. Впервые я понял...
Если я это понял, то, может быть, я уже не совсем мальчишка?
25
ЧЕЛОВЕК ЗНАКА АХ – ОХОТНИК С ГЛУХОЙ ЗАИМКИ
...Впервые я по-серьезному заговорил о Нем уже в городе, на базаре. А вспоминал до того – раз сто. Еще со Дня Чистописания, когда мы с Менорой наткнулись на этого странного паломника в Книжном Ларе. Там, в Ларе, он и исчез, после беседы нашей ночной. Сам я не видел, как и где он пропадал – утонул в Чистописании, не до того было – зато другие кое-что видели, если не врут. А пускай и врут – иное вранье трех правд стоит.
Ведь слышал же в детстве своем незабытом то ли сказку, то ли пророчество о Нем – Том, Кто Возьмет на Себя! Слышал – да не верил. Сказка – она и есть сказка. Я уж и забыл ее почти, когда это случилось...
Помню, доча ко мне подбегает, глаза круглые, испуганной радостью лучатся; за рукав хватает: 'Папка! – чуть не плачет в голос, – там человек один... на себя берет!'
Я сперва не понял.
– Что, – спрашиваю, – берет-то?
– Все!..
Вот тут-то я сказку и вспомнил, будто вновь пацаном заделался.
Переночевал он у меня в хибаре, за житье-бытье покалякали – и небо над ним не разверзлось за дела Его окаянные, и Переплет не шелохнулся, комары – и те Его не больше, чем меня, кусали! А утром ушли мы с Менорой к Ларю, а Он заспался с устатку. И не виделись мы более. Пропал Он. В Ларь, сказывают, ушел. Вовнутрь.
И не вернулся.
Только так крепко мне это в душу запало, что стал Человек Знака Ах – охотник с Глухой заимки – не в ту строку становиться. Видно, подошло время, когда не всякое лыко в строку... Задумываться я невпопад стал, слова положенные говорить забываю, дела не все по обрядам вершу; а после и до того дошло, что в неурочное время на промысел отправился.
Шел – и боялся. Мало чего промысловики боятся, а тут разобрало. Обряды, конечно, обрядами, да только слова – они и есть слова. Пустым словом, как известно, Переплет не колеблется. А вот на промысел выйти, когда вся твоя Фраза по домам рассиживается – это уже Поступок. И вряд ли он добром от Переплета отразится.
И точно – как в Книгу глядел! На третий день у Дурного Лога в болото провалился. Ну не было там зыбуна, отродясь не было, всякий скажет!.. тамошние трясины – смех один.
Вот мне смех тот боком и вышел.
Провалился я крепко. 'Ну, – думаю, – получи, Ах-неверующий, воздаяние горькое! Был охотник – и нет его, нахлебался Поступком по уши!'
Ведь ежели Переплет за дело платит – все, пиши пропало, не выберешься.
Раньше я бы и рыпаться не стал – принял бы, как должное, и сгинул бы в том болоте. А тут смотрю – стоит неподалеку у осинки чахлой Он. И осина та сквозь Него просвечивает, хотя до нее – рукой доплюнуть.
Видение, стало быть...
Постоял Он, помолчал и говорит тихо: 'Что, Ах-охотник, забыл Меня?'
– Не забыл, – хриплю, – помню!.. руку, парень, руку дай...
'Нет, – качает Он головой непокрытой, – я тебе такому руки не дам. Не человек ты сейчас, а вошь Переплетная. Ведь говорил же тебе в Ларе – все, мол, на Себя беру. А ты тину глотаешь и пузыри пускать боишься! Сам себе руку подавай, Ах-охотник, а Я свое взял, и с Меня хватит...'
И так мне тошно от слов Его стало, что тина вонючая молоком парным показалась.
Топорик у меня в руке – ровно сам впрыгнул. Рванулся я лосем сохатым, осинку ту с перепугу с двух ударов свалил, поперек трясины деревина легла, я сверху, уцепился, дальше не помню...
...Стою на кочке, весь в грязюке, поджилки трусятся – но живой! Живой, братцы! Один стою, никого рядом, только будто кто меня слегка по плечу похлопал. Ветер, что ли?.. так не было ветра. Кто его знает – может, и вправду повезло; а может, действительно Он на Себя взял – потому и спасся?
Тут уж я крепче об этом задумался. Не сразу, а после, когда у костра от страха смертного отходил. И вышло по моему разумению, что парень этот – Он воистину! А мне, значит, обалдую немытому, честь великая выпала Его на ночь приютить и вроде как благословение получить. Вот и знак тому – спасение мое!
Ну как я мог молчать после этого?
...Сперва с дочкой парой слов перекинулся. С кем же еще, как не с ней – нет у меня больше никого.
– Помнишь, – говорю, – того...
Хотел сказать 'парня', да как-то не сложилось. Не то слово.
– Ну, того, которого ты в Ларе... Его, в общем.
– Помню, – отвечает.
И все как-то странно на меня поглядывает – вроде ждет чего. Видела, небось, как я в болотной коросте с промысла приполз... Она ждет, а я молчу, как дурак. Не идут у меня слова с языка, ровно онемел. Только стою столбом – как тогда, на кочке – и улыбаюсь чему-то. А Менора тоже улыбается и уходит в избу, будто все у нас с ней оговорено, и не о чем больше толковать.
У порога остановилась и долго-долго косилась на меня через плечо – совсем как Лайза-покойница перед тем, как ее то ли дерево, то ли Боди...
Поговорили, значит. Эх, пророк из меня...
Парни за ней бегать стали, за Менорой моей. Не по возрасту вроде им, лопухам тощим, зеленым – да и Меноре-то рановато, ежели по обычаю. Так увиваться для порядку не запрещено, поскольку за недобрый Поступок с девкой Переплет таким эхом громыхнет, что после некому каяться будет – вот они скромным табуном и шастают.
Разок застал их всем скопом на полянке одной потаенной – Менора у меня лисичка, ей места ведомы – нет, гляжу, ничего срамного или еще какого! Сидят кружком, а доча моя руками машет и что-то им втолковывает.
Я по лесу тихо хожу, меня парням не учуять... зато доча встрепенулась и глазами по кустам, по кустам...
