Боится обличений.
Покуда он дурачит вас, подходит к середине
Потеха. Дюжину еще словес прибавит бычьих,
С бровищами, с хвостищами, как пугала ребячьи,
А зрители ни бе, ни ме.
О, горе!
Помолчи ты!
Не скажет слова в простоте.
Да не скрипи зубами!
Скамандры всё,376 и крепости, и на щитах звенящих
Орлы-грифоны, медь и блеск речей головоногих, —
Понять их — величайший труд.
Да, видит Зевс, вот так же
Что значит рыжий конь-петух. Ну что это за птица?
Невежда! Знак на кораблях такой изображают.
Я ж коне-петухом считал павлина Филоксена.
А ты, посмешище богов, какие пишешь драмы?
Да не про коне-петухов, не про козлов-оленей,
Как любишь ты, как чертят их на завесах мидийских.377
Ничуть! Когда из рук твоих поэзию я принял,
Сперва ее я подсушил, от тучности избавил
Пилюлями истертых слов, слабительным из мыслей
И кислым соком болтовни, настоянным на книжках.
Потом на песнях воспитал Кефисофонта378 тонких.
Герой не мямлит у меня и вздора не городит,
Нет, выходя, он всякий раз свое происхожденье
Сперва рассказывает.
Да, твое намного хуже.
С начала драмы ни один актер не остается
Без дела. Всем даю слова: и женщинам, и слугам,379
И девушкам, и господам, старухам даже.
Боги!
Зевс свидетель!
Любовь народа — цель моя!
Дружок, молчал бы лучше,
Тебе не очень-то к лицу такие разговоры!
Витийствовать я научил вас всех.
Ну да, негодный!
А лучше прежде, чем учить, ты сам бы разорвался.
Безмены ввел я и углы и меры красноречья,
Чтоб можно было весить, жать поэзию и мерить,
Стругать, слесарничать, паять.